Воронье живучее - Джалол Икрами

белых шелковых рубах с отложными воротничками, — словом, пижон пижоном, дурак дураком.

Его размышления прервал Салохиддинов. Они принялись пить чай, съели лепешку и виноград.

— Такого винограда, как наш «джаус», нет нигде в мире, — говорил муаллим. — Это самый лучший на свете сорт. И сладкий, и сочный, и ароматный. Если в сезон съедать ежедневно по килограмму такого винограда, не пристанет никакая хворь. Вы не улыбайтесь, а ешьте. Пока не съедим весь, никуда не пойдем…

Юридическая школа из небольшого старого здания в центре города переехала в двухэтажный особняк на одной из тихих боковых улочек. Дадоджон подошел к стеклянной двери, но она была заперта, хотя за стеклами прохаживались слушатели. Один из них, увидев Дадоджона, жестами показал, что надо обойти здание — вход со двора. Почему во многих учреждениях и школах заколачивают парадные подъезды, никому не известно. Однако Дадоджон не стал задумываться над этим.

…Увы, в коридоре ни одного знакомого лица. Неужели не осталось никого из бывших однокурсников? Неужели сменились все преподаватели? Только у лестничной площадки, ведущей на второй этаж, он увидел тетю Дусю — гардеробщицу и уборщицу. Похоже, она единственная знакомая из того большого коллектива, который он знал. Боже, как она постарела! Годы согнули ее, но она по-прежнему с ведром и веником… Дадоджон обрадовался ей, как матери.

— Здравствуйте, тетя Дуся! — воскликнул он. — Вы узнаете меня?.. Нет?.. Я Дадоджон. Дадоджон Остонов.

— Да, да, теперь узнала, дорогой, узнала! Ты, кажется, уходил на войну…

— Уходил и вернулся!

— Слава богу, сынок. Рада я за тебя. Значит, дальше будешь учиться?

— Нет, я ведь кончил учиться, приехал за дипломом.

— A-а, за ди-ипломом, — певуче произнесла старушка. — Это тоже хорошо, сынок. Иди прямо к директору, он на втором этаже, третья дверь направо. Ты должен знать его… Нет, нет, не прежний, прежний-то тоже на войну пошел и, говорят, не вернулся. Теперь вместо него Гаюр-заде, бывший завуч, помнишь его?.. Иди, поднимайся, он как раз у себя.

— Спасибо, тетя Дуся! — сказал Дадоджон и взбежал на второй этаж.

Он отлично помнил Гаюр-заде, завуча, одновременно преподававшего им и родной язык. Он почему-то невзлюбил Дадоджона, всячески придирался к нему, занижал оценки, несколько раз поставил «плохо» и даже «очень плохо». Как-то Дадоджон, вспылив, нагрубил ему, обвинил в необъективности. Гаюр-заде в ответ усмехнулся, ехидно произнес строки из Рудаки, о творчестве которого как-раз говорили на уроке: «Ты сдерживай свой гнев: кто развязал язык, тот связан цепью бед», — и, пока однокурсники заливались смехом, прошипел в лицо: «Мальчишка!»

С тех пор отношения между ними вконец испортились. Как бы тщательно Дадоджон ни готовился, Гаюр-заде сбивал его с толку дополнительными вопросами и больше тройки никогда не ставил. Эта оценка была тем более обидной, что по всем другим предметам Дадоджон получал только «отлично». К счастью, в начале третьего курса Гаюр-заде был вынужден уступить часть часов другому преподавателю — Шамбе Надирову, человеку строгому, но справедливому.

Но вот судьба опять свела Дадоджона с Гаюр-заде, опять он попал в зависимость от него. Что делать? Как разговаривать с ним, этим новоиспеченным директором с мелочной и злобной душонкой? Позабыв прошлое, польстить и подлизаться? Или говорить строго официально? Ведь он теперь не школяр, а бывший фронтовик, лейтенант запаса Советской Армии. Он должен держаться с достоинством, обязан! Пусть Гаюр-заде лебезит. В конце концов, свет клином на нем не сошелся…

Испросив разрешения у миловидной девушки-секретарши, Дадоджон вошел в кабинет. Гаюр-заде сидел за большим письменным столом, читал газету. И даже не поднял головы. Тогда Дадоджон созорничал: щелкнул каблуками, вскинул правую руку к виску и громко отчеканил:

— Здравия желаю, товарищ директор!

Гаюр-заде вздрогнул, похлопал глазами и, вглядевшись, неуверенно произнес:

— Остонов.

— Так точно, муаллим! Дадоджон Остонов, ваш бывший ученик!

— Здравствуй, здравствуй, добро пожаловать, дорогой! — разулыбался Гаюр-заде и, приподнявшись, протянул руку: — Рад, очень рад видеть тебя живым и здоровым. Поздравляю с возвращением!

— Спасибо, муаллим! — ответил Дадоджон, приятно удивленный ласковым, медоточивым голосом своего врага.

— Садись, герой, садись, дорогой, дай-ка погляжу на тебя. Выглядишь молодцом, как говорится, отважен и смел. Я слышал, что ты вернулся и живешь в своем Богистане, но не знаю, чем занимаешься и как устроился…

— Пока никак. Я ведь недавно вернулся, и месяца не прошло. Немножко отдохнул, повидался с родней и друзьями, потом взял чемодан и приехал к вам. Ведь у меня еще нет диплома.

— Да, диплома у тебя нет, — Гаюр-заде поджал свои тонкие бесцветные губы.

— Если бы я с вашей помощью получил свой диплом… — начал было Дадоджон, но Гаюр-заде живо перебил:

— Для того чтобы получить диплом, тебе придется не меньше года постажироваться в органах суда и прокуратуры. Тебя куда направляли?

— В Курган-Тюбе.

— Вот и надо вернуться туда и пройти стажировку. Ты и твои товарищи сразу же после окончания школы были призваны в армию, но только двое из вас работали там по специальности, они и получили, возвратившись, дипломы. А ты ведь не был на фронте юристом, не так ли?

— Я был артиллеристом.

— Вот видишь! Значит, тебе и всем остальным, кто, подобно тебе, служил в боевых частях, необходимо годик поработать в органах юстиции, пройти практику…

— Так я уже работал около полугода, потом ушел в армию. Разве это не засчитывается?

— Нет, этого недостаточно. Да и кем ты работал? Я ведь знаю, что ты в основном выполнял общественные поручения, да еще долго болел. Поэтому, мой дорогой, ничем не смогу помочь, разве только советом вернуться в Курган-Тюбе, пройти полную годичную стажировку, получить справку и положительную характеристику. Придешь с этими документами — буду счастлив вручить тебе диплом.

Дадоджон был обескуражен. Ходить еще целый год в учениках, околачиваться без настоящего дела, быть чьим-то подручным — эта перспектива не радовала. Год стажировки, что он даст? А три года на фронте, где каждый день считался за три, это не стаж? Играть ежедневно со смертью, пройти сквозь все невзгоды и тяготы войны, увидеть пол-Европы — какая практика еще нужна? Пережить все это, чтобы снова стать секретарем суда? Хватит с него! Он в состоянии справиться с любой работой в органах юстиции, хоть в суде, хоть в прокуратуре. Работал бы не хуже других, даже лучше. Что он, тупее Бурихона, что ли? Да посидит он два вечера над кодексами и прочей литературой и все вспомнит и заткнет за пояс Бурихона и любого другого законника…

— Неужели нет никаких исключений для фронтовиков? — спросил Дадоджон, сдерживая раздражение. — Ведь три года службы на фронте, наверное, что-нибудь стоят?

— Совершенно верно, — ответил Гаюр-заде. — Я тоже