Суть времени. Цикл передач. № 31-41 - Сергей Кургинян

Что является нашей миропроектной аналитикой, которую надо, конечно, разбирать отдельно и более детально?

Суть этой миропроектной аналитики — суть времени — в следующем.

Во-первых, в самом понятии «проект».

Есть мировые проекты, ключевым из которых является проект Модерн, то есть та самая модернизация, к которой нас всё время призывают почему-то в демократической упаковке, хотя этот проект никогда фактически в демократическом виде не осуществлялся.

Итак, проект Модерн. Как именно он формировался, как именно он развивался, что он собой знаменовал, каковы его основные слагаемые, почему именно он доминировал на протяжении последних пяти столетий и, особенно, на протяжении последних двух с половиной столетий. Почему сейчас он слабеет, отступает, рушится? Почему всё происходящее сейчас, включая мировой кризис 2008 года, гораздо правильнее называть катастрофой Модерна, а не каким-то там кризисом. Кризис — это когда у вас температура 40 и организм сопротивляется, а когда у вас онкология, у вас нет кризиса — у вас есть просто катастрофа. Есть бескризисные катастрофы. Между прочим, теория катастроф хорошо разработана, и мы очень ссылались на неё, на работы покойного Арнольда и других авторов.

Так вот. Есть понятие «проект» вообще — не «проджект», когда «проджектом» становится всё: медицина, отдельные технологии, снабжение населения продуктами питания…

Проект — миропроект — это очень крупная величина, это единица, в рамках которой движется мир.

Итак, само это проектное начало, его воплощение в проекте «модерн», доминирование проекта «модерн», конец этого доминирования и то, что возникает в качестве его альтернатив…

Помимо проекта модерн (или проекта #1) очевидным для всех образом возникает постмодерн. И тут мы едины со многими. Я вот знакомил читателей с интересной статьёй Александра Дугина на эту тему.

Вот только дальше начинается нечто новое. Потому что мы-то говорим, что помимо модерна и постмодерна есть ещё контрмодерн.

И вот то, что сейчас реализуется в Ливии — это и есть контрмодерн.

Это Каддафи хотел модернизировать Ливию на свой лад, с учётом культурной специфики.

Это Каддафи — модернист в Ливии.

Это Мубарак — модернист в Египте.

Это Кемаль был модернистом в Турции.

А те силы, которые сейчас свергают кемализм, свергли шаха Ирана, свергают Мубарака, свергают Каддафи, тунисского лидера Бен Али, который был самым мягким модернистом из всех возможных, — это уже не модернистские силы, это контрмодернистские силы.

Здесь мы вводили ещё понятие #3 — премодерн, то есть Средневековье, по сути.

Премодерн содержал в себе идею гуманизма — это традиция, которая ещё требовала восхождения, которая молилась на развитие, которая осуществляла это развитие в рамках фундаментальных констант своего времени.

Контрмодерн ненавидит развитие, отрицает его. Воинственно отрицает. Он полностью лишён идей гуманизма и развития. В этом смысле ислам, как великая мировая религия, проникнут исламской идеей гуманизма, исламской идеей развития. И это позволяло исламу двигаться и путём модерна, и иначе, но развиваться. Ислам, кстати, в начальные средние века развивался гораздо более бурно, чем Запад. И это ещё очень серьёзный вопрос, который надо обсуждать — почему это развитие остановилось, и кто был субъектом, остановившим это развитие. Потому что такой субъект должен находиться не только во вне, он должен быть и внутри. Как оно остановилось где-нибудь в 12, 13, 14-м веках?

Так вот, ислам содержит в себе и в эпоху премодерна и вообще, как мировая религия, высокую идею гуманизма и развития.

А контрмодерн или исламизм — радикальный исламизм — не содержит в себе идею развития. Он воинствующе отрицает развитие.

Как отрицает его и фашизм, то есть европейский контрмодерн.

Как отрицают его другие ревнители архаики в самых разных странах мира — есть такие, вполне.

И это всё — контрмодернистские движения.

А вот дальше, введя эти четыре, казалось бы, таких понятных параметра: модерн, постмодерн, контрмодерн, премодерн, как нужная нам сущность, чтобы рассмотреть отличия от контрмодерна.

В сущности, мы ввели три понятия: модерн, постмодерн и контрмодерн.

Скажут: «И что особенного? Ну, подумаешь, три понятия.»

Так, понимаете, дело-то в том, что для того, чтобы доказать, что констант три, а не две и, тем более, не одна — нужно убить массу времени, сил. Нужно терпеливо работать. Нужно действовать по принципу «капля точит камень». Нужно накапливать факты. Нужно становиться специалистами.

И введение в аналитическую картину, в мировоззренческую картину вот этого элемента «контрмодерн», предложение людям вообще системы координат, в которых есть проекты эти, — это огромное дело.

Это огромная идеологическая работа.

Но мы же сказали больше. Мы сказали, что постмодерн и контрмодерн работают вместе. И мы это доказали — от игр господина Бжезинского и более ранних времён, когда тоже велись игры другими господами, до событий в Ливии — до апофеоза, когда просто рука об руку идёт «Аль-Каида» и НАТО. Уже после событий «найн-илевен» [11 сентября 2001 года], уже теперь, сейчас вот идут они рука об руку. И всё тут.

Значит, есть эта связь постмодерна и контрмодерна. Есть это желание создать сердцевинку, в которой все будут жить по негуманистическому принципу потребления, и периферию, на которой будет потребление сжато, и все будут жить по принципам мракобесия, лишённым тех великих идеалов гуманизма и развития, которые существуют во всех мировых религиях. Существовали до того, как возник этот самый чёртов контрмодерн, сконструированный всё в тех же западных лабораториях.

Это новая модель. Модель мира, которая состоит из ядра и периферии. И она очень чётко совпадает с моделью периферийного капитализма. Просто ясно, что в ядре и что в периферии.

Модель периферийного капитализма принадлежит не только нам — это мировое достояние. И в этом его ценность для нас. Потому что я делаю всё возможное для того, чтобы уйти от новодела, от разработок, которые бы принадлежали только Экспериментальному творческому центру или лично Сергею Кургиняну. И показать, как это всё существует в мировой культуре мысли, в мировом контексте. Потому что только в этом случае аналитика имеет и глобальное, и общенациональное значение.

Так мы эту аналитику осуществили. Вот мы взяли её и осуществили. Мы можем ещё обсудить её с членами «Сути времени» и обществом более детально, спокойно, развёрнуто, доказательно. Но мы это уже сделали во многих книгах. И мы это обсудили в нашем курсе передач «Суть времени».

Что из этой аналитики следует, что является следующей фазой после неё?

А то, что если есть постмодерн и контрмодерн, и они вместе, и модерн, — то можно только (и я говорил это в предыдущей передаче) вести арьергардные бои на территории модерна — то есть классического консервативизма, классической консервативной республиканской формулы — на той территории, на которой воюют господа Буш, Берлускони. И это, в сущности, и есть консервативная модернизация, в вариантах, которые предлагает наша власть.

Либо вести бои на этой скукоживающейся, схлопывающейся территории модерна, особо неорганичной для России — и именно для России, у которой нет для этого возможностей Вьетнама, Китая, Индии, нет огромных масс традиционного общества, нет много другого.

Либо здесь вести бои, либо что?

Постмодерн — это ад.

Контрмодерн — это гетто.

Золой ад плюс чёрное гетто — это не наш путь и не наша формула, и нам в ней (в этой формуле) вообще нет места… Так где же мы? После того, как беспощадно проведена аналитика и показано, что вот она система координат, вот они существующие места, и других мест нет, мы спрашиваем, где мы?

И вот здесь начинается разговор о четвёртом проекте, о Сверхмодерне.

Если этот проект делать заново, — всё, кранты… Это на столетия работы… Проект же — это же не какая-нибудь утопия, которую ваш покорный слуга может изложить, и на этом всё кончится. Это же нечто, опирающееся на огромные культурные завоевания, на целые пласты жизни.

И мы доказываем, что опора всему этому в великой русской традиции развития. Не в традиции вообще, а в традиции развития — развития не по прописям модерна. Что это есть исключительность России. Это есть её уникальность в мире. И что эта уникальность определяется не текстом одной утопии, а сотнями кинофильмов, тысячами великих книг, огромной культурной почвой, гигантским опытом — индустриальным, доиндустриальным, самым разным, опытом строительства державы, опытом регуляции общественной жизни, — всё это есть! И всё это, конечно, в огромной степени материализовано в наиболее концентрированном виде в советском опыте, который нельзя отрицать. Но и этот опыт был недостаточно отодвинут от модерна, он недостаточно ещё вывел свою сверхмодернистскую суть.