Дохлый таксидермист - Мария Самтенко

как после бани, лицом, мокрыми от пота волосами и полуприкрытыми мутными глазами он выглядел весьма живописно, а длинные тени и клонящееся к горизонту солнце придавали месту преступления дополнительный колорит.

После второй дозы амилнитрита Петров ненадолго отключился, и я не стал его тормошить – просто следил за пульсом и дыханием. Затаскивать его в квартиру я счел нецелесообразным и ограничился тем, что повернул на правый бок на случай возможных проблем с дыханием. Которые, конечно, не заставили себя ждать. Сначала я подумал, что немного перестарался с противоядием – все-таки амилнитрит обладает высокой токсичностью – потом заподозрил у Петрова травму гортани, но для этого не было никаких предпосылок. Впрочем, я был следователем, а не врачом, так что все это оставалось на уровне теоретических рассуждений.

– Как он вообще? – взволнованно уточнил Приблудный, налюбовавшись на бедолагу Петрова. – Живой?..

Я кивнул и разгладил усы, а Ильф, которого я уже второй раз пытался отправить встречать врачей, остановился на полушаге и холодно сказал:

– Надеюсь, у вас была достаточно убедительная причина бросить Женю умирать одного.

В честных глазах Приблудного заплескалось изумление пополам с обидой. Поэт выглядел как сама оскорбленная невинность. Пожалуй, если бы я не сталкивался с этим человеком раньше, мог бы счесть обвинения безосновательными и решить, что Ильф сам отослал товарища под благовидным предлогом и теперь пытается оклеветать его перед следствием.

Только я уже допрашивал этого типа и знал, что он, может, искренне не видит ничего плохого в том, что ушел.

– Я никого не бросал! Я искал сахар! – Приблудный подошел к Ильфу и сунул ему бумажный кулек. – Вот!..

Журналист секунду подержал «добычу» в руках и вопросительно посмотрел на меня.

– Уже не нужно, я дал Евгению Петровичу глюкозу, – сказал я. – Ему лучше.

– Не похоже, – хмыкнул Приблудный. – Когда я уходил, он шевелился и разговаривал.

– Прекрасное оправдание.

Ильфа тоже можно было понять. Мы с ним только что наблюдали, как Петров задыхается непонятно от чего, амилнитрит ни черта не помогает, и что делать – неясно. У меня в планах была искусственная вентиляция легких, но она, к счастью, не понадобилась.

Кстати, приступ удушья начался после того, как я попытался подложить ему под голову свернутый пиджак. Это был повод заподозрить травму. Наверно, следовало осмотреть шею, но я боялся спровоцировать новый приступ.

Ильф наблюдал за этим молчаливой взъерошенной тенью: винил себя. Правда, я еще не понял, у него это только в моральном смысле, или еще и в уголовно-правовом.

Так или иначе, сейчас состояние Петрова было стабильным, и если он в чем и нуждался, так это в покое, кислороде и специфическом лечении.

А не в том, чтобы его друзья били друг другу морды.

– Так, вы, Илья Арнольдович, идите туда, – сказал я, не дожидаясь закономерной реакции Приблудного на ильфовские претензии, – и караульте врачей. Можете даже еще раз позвонить им, лишним не будет. А вы, Иван, останетесь тут и будете давать показания. Потом еще нужно будет осмотреть место происшествия, пока солнце не село.

Я демонстративно уселся на корточки рядом с Петровым и вытащил из следственного чемоданчика черный блокнот. Ильф коротко кивнул и скрылся; Приблудный проводил его испуганным взглядом, обошел лежащего на боку Петрова по кругу, осторожно потрогал его носком ботинка и жалобно сказал:

– Бедняжка! Он вообще выживет или все зря?..

Я тихо хмыкнул в усы: этот товарищ был совершенно неисправим. Не стоило и надеяться, что прославленный ученик Есенина начнет воспринимать что-то всерьез – похоже, это произойдет не раньше, чем Дзержинский решит заботиться о своем здоровье.

– Евгений Петрович будет в порядке, – сказал я, чувствуя себя Дон Кихотом, сражающимся с ветряными мельницами. – И… вы только в присутствии Ильфа не вздумайте повторить этот жест, – я кивнул на ботинок, – по морде получите.

Приблудный вздрогнул и на всякий случай посмотрел по сторонам:

– Да уж! Знали бы вы, как он орал в прошлый раз! Я до сих пор удивляюсь, как на нас не сбежалась половина Ташкента!..

А это было уже интересно. Я и раньше подозревал, что эта бестолковая троица сговорилась и о чем-то умалчивает, и оговорка Приблудного это подтверждала.

– Какой еще прошлый раз? – невинно уточнил я.

– Ну та! История с чаем!.. вы что, не помните… – Приблудный осекся.

Я вопросительно приподнял бровь, но поэт отвел взгляд. Он явно нуждался в четырехчасовом допросе.

Я собирался приступить к этому делу немедленно, но Приблудного невольно спас Петров, который пришел в себя и решил поучаствовать во всеобщем веселье – вцепился в мою руку и принялся что-то путано объяснять.

В глазах Приблудного столь явно отразилось облегчение, что я не удержался и демонстративно внес отметку в блокнот. После чего с чистой совестью опустился на колени возле Петрова и принялся выяснить, чего ему так срочно понадобилось и что он вообще думает о случившемся.

Отравление цианидом сопровождается онемением слизистых, так что речь пострадавшего звучала неразборчиво. Петров бормотал, что не хотел обидеть Ильфа, просто с кем-то его перепутал, и игнорировал все уточняющие вопросы. Ему казалось, что самое важное это как раз то, что он случайно обидел друга, и должен успеть попросить у него прощения, а меня-то интересовали факты!..

Что сказать: я и сам, кажется, перенервничал. Мне следовало выслушать непонятные пояснения Петрова и пообещать ему поговорить с Ильфом, после чего спокойно задать нужные вопросы. Только к тому моменту, как до меня это дошло, журналист уже отчаялся что-то объяснить и задыхался от волнения.

Я глубоко вздохнул, взял Петрова за руку, заговорил с ним спокойным и ровным тоном, как с больным животным. Наобещал ему всего – и то, что я поговорю с его соавтором, или нет, Петров сам с ним поговорит, и «Скорая помощь» сейчас приедет, и даст кислород, и можно будет дышать.

Вскоре журналист перестал захлебываться пыльным воздухом и просто следил за мной темными блестящими глазами. Терять сознание он вроде не собирался, а когда я, не меняя тона, сообщил, что думаю об их с Ильфом приоритетах, ответил усталой полуулыбкой.

Улыбка в числе прочего означала, что журналист понимает вопросы и готов к диалогу, так что я решил попробовать возобновить расспросы уже в конструктивном русле: