Любить и беречь (Грешники в раю) - Патриция Гэфни

– Когда он во второй раз вернулся домой, Кристи, это был просто ад. Ты вообразить не можешь – я даже не хочу, чтобы ты знал все. Я тебе уже рассказывала, как он ударил меня. Это был не единственный случай, но больше я об этом говорить не хочу. Пьянство, так же, как и болезнь, иногда вызывало в нем приступы бешенства. Я никогда не видела, чтобы кто-нибудь так страдал, и не столько физически, сколько – еще больше – от отчаяния. От острой безнадежности. Военное дело было его жизнью, а больше он не мог этим заниматься. Он не владел собой, и его неистовое поведение сузило круг его знакомых, пока не осталось никого, кроме таких подонков, как Клод Салли. Я думаю, он видел, как гниет заживо, буквально распадается на части. Сифилис… пожирал его. Он имеет быструю и медленную форму – я стала чем-то вроде эксперта, как ты можешь понять; так вот у Джеффри была быстрая форма. Если бы он был жив, не могу представить, во что бы он превратился. Сомневаюсь, что его можно было вылечить. Как его пустили обратно в армию – это тайна, которую я никогда не пойму.

Они тихо лежали некоторое время, слегка касаясь друг друга, слушая треск огня в камине. Наконец Кристи сказал:

– Я не знаю, что бы я мог сделать или сказать. Возможно, ничего. Но лучше бы ты рассказала мне раньше. Или он сам. Я просто хотел бы знать.

– Раньше я не могла тебе рассказать.

– Нет, я тебя не виню.

– Но ты прав – возможно, было бы лучше, если бы ты знал. Джеффри любил тебя, Кристи. По-своему.

– Думаешь, любил?

– Я знаю это. И я тоже не представляю, что ты мог бы сказать или сделать, но думаю, ты мог бы ему помочь. Это был такой страшный секрет, а я была таким плохим советчиком. Ты никогда не спросишь, так что я скажу сама: мы никогда больше не были близки после нашего короткого свадебного путешествия. А он хотел меня. Но я… ничего не могла… ему дать. И меньше всего свое тело. Я не могла дать хоть какую-то часть себя, во мне не было любви. Я была его сиделкой поневоле, ничем больше, и наше взаимное озлобление стало настоящим кошмаром. И к моему кошмару прибавляется чувство вины, потому что… – Она глубоко вздохнула. Слезы стояли у нее в глазах, и она сказала, всхлипнув: – Потому что в конце, мне кажется, он меня полюбил. О Боже. – Кристи обхватил ее, и она зарыдала у него на груди, словно сердце у нее разрывалось. – Я думаю, он любил; он никогда не говорил, но я так думаю… о, Кристи…

– Ш-ш-ш, – успокаивал он ее, крепко держа и укачивая, как ребенка.

Спустя некоторое время она успокоилась: перестала плакать и платком вытерла щеки.

– Я до сих пор никогда не признавалась в этом даже самой себе. Я пыталась не верить в это. Теперь все стало еще хуже.

– Нет, Энни, это не так. Если жизнь Джеффри стала невыносимой, то любовь к тебе была его единственной отрадой. Разве это не счастье? Это, должно быть, была безнадежная любовь, может быть, даже мучительная, но все равно любовь – это всегда утешение. Ты должна быть благодарна за это. И рада за Джеффри. Не надо горевать.

Энни повернулась в его руках и обняла его.

– Я люблю тебя, Кристи, – сказала она. Слезы вернулись – он слышал их в ее голосе, когда она прижалась лицом к его шее. Но ее открытый рот жаром опалял его кожу, а ее руки торопливо расстегивали пуговицы сорочки.

– Люби меня.

Ее груди были обнажены, дернув за пояс, она стащила с него халат и легла на него сверху. На него пахнуло сухим жаром, и он понял, что их страсть стала непредсказуемой и вышла из-под его власти. «Боже, помоги мне», – машинально, но неискренне молился он: ему не нужна была помощь. Ему нужна была только Энни.

Она положила его руки себе на грудь. Он целовал ее, продолжая ласки. Ее тело изогнулось над ним как лук, но ему пришлось остановиться, когда она мягко обхватила и сжала его бедрами, ощутив несомненные признаки его возбуждения.

– Боже, – выдавил он сквозь зубы, а она откинула голову и засмеялась чувственным, несдержанным смехом. Это освободило Кристи от последних барьеров, он бросился к ней, желая прижать ее к сердцу, переполненному любовью.

Но Энни вывернулась из его объятий. Скользя вниз по его телу, она принялась ласкать его своими волосами, мягко поводя шелковистыми прядями взад-вперед по его коже. Склонившись над ним, она завела руки ему под ягодицы. Возбуждающая ласка волосами становилась все интимней и восхитительней, теперь она терлась об него губами и щеками, тихо постанывая от удовольствия. Он издал сдавленный звук, когда почувствовал, как ее язык обвел самое чувствительное место. Она взяла его в рот, и он обхватил ее коленями, все его тело содрогалось от ошеломляющих чувств.

– Энни, – простонал он. – О Господи… Энни…

Она подняла лицо, ее глаза сияли любовью и сознанием силы.

– Здесь нет греха, – прошептала она. – Ты думаешь, это не так?

Все, что он мог сделать, это потрясти головой. Она опять засмеялась нежным чистым смехом, и на этот раз он тоже рассмеялся. Она сложила ладони трубочкой и принялась ласкать его, пока не довела до изнеможения.

Он сел и поднял ее так, что она оказалась на коленях, обхватив его бедра. Они целовались, пока она вела его за собой в теплую щелку между ног. Она ахнула, ощутив его силу, и это распалило его еще больше, ему хотелось вознести ее еще выше, довести до безумия. Заставив ее откинуть голову, он прошел поцелуями от шеи до грудей и вошел глубоко, глубоко внутрь ее, покусывая зубами твердые маленькие соски, заставив ее закричать. В его руках она чувствовала себя жидким пламенем, жгучим и ласкающим, поглощающим и творящим.

Крепко держа, он повалил ее на спину. Близилась вершина. Он сжал зубы и замедлил ритм, в котором притирались друг к другу их тела. Он бормотал ее имя, целуя ее снова и снова, теряя себя в слепом чувстве, столь близком к взрыву. И вот ее гладкие бедра медленно сомкнулись вокруг него. Ее голова запрокинулась. Как голодающий, он пожирал глазами лицо любимой в пароксизме блаженства. Она не издавала звуков, кроме тихого ворчания в глубине горла, но ее зубы оскалились в гримасе, как от боли, а голова судорожно металась на подушке. Давать ей такое наслаждение казалось чудом, он бы поблагодарил за это Бога, но глубоко охватившая его мягкая женская плоть не давала думать ни о чем, кроме наслаждения плоти. Прижав ее к груди, он ритмично двигался, попав в ее медленный, обманчиво терпеливый ритм, стараясь не повредить ей, но не в силах остановиться, пока не почувствовал себя опустошенным.

Когда все кончилось, сначала он не мог говорить, только обнимал ее. Ее глаза были закрыты. Слезы на ее ресницах не удивили его: у него самого ничего подобного раньше не было.

– Любовь моя, – наконец выговорил Кристи. – Прекрасная Энни, я люблю тебя.