Перевал (сборник) - Кир Булычев

— Не согласна с тобой, Боря, — сказала мать. — Нам бы выжить. Я сейчас не о себе конкретно говорю, а о поселке. О детишках. Когда я гляжу на Дика или на Марьяшку, у меня появляется надежда. Ты их называешь Дикими, а я думаю, что они смогли приспособиться. И если они сейчас погибнут, мы все погибнем. Слишком велик риск.

— А я, значит, не приспособился? — спросил Олег.

— Ты меньше других приспособился.

— Ты просто боишься за меня, — сказал Олег. — И не хочешь, чтобы я шел в горы. А я из арбалета стреляю лучше Дика.

— Я боюсь за тебя, конечно, боюсь. Ты у меня один. Ты все, что у меня осталось. А ты с каждым днем все больше от меня отрываешься, уходишь куда-то, чужим становишься.

Старик мерно шагал по комнате, так бывало, если он недоволен учениками, если они ленятся. Нагнулся, поднял с табуретки глобус. Он его сделал из гриба-гиганта, который вырос той зимой у сарая. Они тогда вместе с Олегом терли краски, цветную глину, которую Марьяна с Лиз отыскали у ручья, ту самую, из которой теперь делают мыло. Ее высушили, получилось два цвета — белый и серый. А сам гриб был сиреневым. И Старый по памяти нарисовал все материки и океаны. Глобус получился бледным, а за два года еще больше побледнел и стерся, стал, как круглое облако.

Старик положил глобус на ладонь.

— Атлант, — сказала мать.

Олег увидел на столе маленькое пятнышко розовой плесени. Это не желтая, это ядовитая плесень. Он осторожно стер пятнышко рукавом. Глупо, когда родная мать предпочитает тебе другого. В общем это предательство. Самое настоящее предательство.

— Мы с тобой умрем, — сказал Старик.

— И отлично. Пожили достаточно, — сказала мать.

— Тем не менее не спешим умирать, цепляемся за эту жизнь.

— Мы трусливы, — согласилась мать.

— Мы с тобой умрем, — продолжал Старик, — но поселок должен жить. Иначе пропадает смысл нашего с тобой существования.

— Шансов выжить больше у поселка охотников, — сказала мать.

— Больше шансов выжить у поселка таких, как Олег, — сказал Старик. Если править нашим племенем будут Дик и ему подобные, то через сто лет никто не вспомнит, кто мы такие, откуда пришли, зачем живем. Восторжествует право сильного, законы первобытного племени.

— И будут они плодиться и размножаться, — сказала мать. — И станет их много. И изобретут они колесо, а еще через тысячу лет паровую машину, мать засмеялась, как будто заплакала. Шмыгнула носом.

— Ты шутишь? — спросил Олег.

— Ирина совершенно серьезна, — ответил Старик. — Борьба за существование в элементарной форме приведет к безнадежному регрессу. Выжить такой ценой, ценой вживания в природу, ценой принятия ее законов значит, сдаться.

— Но все-таки выжить, — сказала мать.

— Она так не думает, — сказал Олег.

— Конечно, она так не думает, — согласился Старый. — Я знаком с Ириной уже двадцать лет. И знаю, что она так не думает.

— Я вообще предпочитаю не думать, — сказала мать.

— Врешь, — сказал Старик. — Мы все думаем о будущем, боимся и надеемся. Иначе перестаем быть людьми. Именно груз знаний, которыми не отягощает себя Дик, заменяя их простыми законами леса, может нас спасти. И пока есть альтернатива, мы можем надеяться.

— Ради этой альтернативы ты гонишь Олежку в горы?

— Ради сохранения знаний, ради нас с тобой. Ради борьбы с бессмыслицей, неужели не ясно?

— Ты всегда был эгоистом, — сказала мать.

— Твой материнский слепой эгоизм не в счет?

— Зачем тебе Олег? Он не перенесет путешествия. Он же слабый.

Этого говорить матери не следовало. Она сразу поняла, сама, и взглянула на Олега, умоляя его глазами, чтобы не обижался, чтобы понял.

— Я не обижаюсь, мам. Все понятно. Только я хочу идти. Может, хочу больше, чем все остальные. Дик бы даже с удовольствием остался. Я знаю. Сейчас олени кочевать начнут. Самая охота в степи. Он бы остался.

— Он нужен в походе, — сказал Старик. — Как бы я ни возмущался перспективами его власти, сегодня его умение, его сила могут нас спасти.

— Спасти! — Мать оторвала взгляд от Олега. — Ты талдычишь о спасении. А сам в него веришь? Три раза люди ходили в горы. Сколько вернулось? С чем?

— Тогда мы были еще неопытны. Мы не знали здешних законов. Мы шли зимой, в морозы, когда в горах был снег. Главное, что шли только мы, чужие в этих местах, старики по здешним меркам. Сегодня — счастливое сочетание обстоятельств: Лето такое теплое, какого не было за все эти годы. И подросли дети, в десять раз более выносливые и приспособленные, чем мы. Сегодня, или никогда…

— Если бы те не погибли, мы бы жили лучше. Было бы больше кормильцев.

— Конечно. Но все равно оказались бы во власти закона деградации. Или мы часть человечества и бережем его знания, стремимся к ним. Или мы дикари без перспектив.

— Ты идеалист, Боря. Кусок хлеба сегодня нужнее абстрактных ананасов.

— Но ведь ты помнишь вкус ананаса? — Старый повернулся к Олегу и добавил: — Ананас — это тропический плод со специфическим вкусом.

— Я понял, — сказал Олег. — Смешное слово. Мать, согрей суп. Скоро нам идти.

— Бумага, — повторил Старый. — Хоть десять листов.

— Будет тебе бумага, — сказал Томас.

Те, кому уходить, собрались у ворот в изгороди. Остальные пришли их проводить. Все делали вид, что поход самый обыкновенный, как за корнями к болоту, а прощались как будто навсегда. Такое было у Олега ощущение.

Те, кто уходили, были одеты тепло — собирали по всему поселку. Тетя Луиза сама отбирала, ушивала, подгоняла. Наверное, Олег никогда не был так тепло одет. Только Дик ничего лишнего не взял. Он сам себе все шьет. Дождь почти перестал, в лужах вокруг столбов плескались, пищали плавунцы. К хорошей погоде.

Томас посмотрел на плавунцов и сказал:

— Дождь перестанет. Надо бы столбы укрепить.

— Не думай об этом, — сказала тетя Луиза. — Без тебя справимся.

— А ты мне что принесешь, папа? — спросила рыжая Рут, дочка Томаса.

— Не надо, — возразила его жена. — Не надо даже думать об этом. Главное, чтобы папа вернулся. Закутай горло. Ты опять кашляешь.

— От ущелья держи правее, — посоветовал Вайткус Томасу. — Помнишь?

— Помню, — улыбнулся Томас. — Как сейчас помню. Ты бы лег. Тебе рано вставать.

Мать держала Олега за руку, и он не смел вырвать руку, хотя ему казалось, что Дик посмеивается, глядя на него.

Мать хотела пойти с ними до кладбища, но Сергеев ее не пустил. Он никого не пустил, кроме Луизы со Старым.

Олег несколько раз оборачивался. Мать стояла неподвижно, приподняв руку, словно хотела помахать вслед и забыла. Она старалась не плакать.