Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме - Юрий Николаевич Крутских

тогда и началась его його-вегетарианская эпопея. Тут пришло время очередного дальнего похода, и выполнение намеченного плана пришлось отложить. Впрочем, реализовать его Борисычу так и не удалось. Не дождавшись возвращения благоверного из дальних стран, молодая жена подала на развод, не желая, видимо, больше участвовать в эксперименте. Проявив политическую и прочую незрелость, она не вняла призывам вернувшегося с морей супруга вновь включиться в борьбу за повышение рождаемости в стране. В итоге штурман с чемоданом и с серебряным коньячным сервизом, подаренным друзьями-однополчанами на свадьбу, перебрался на плавказарму, оставив бывшей супруге всё остальное, в том числе однокомнатную квартиру улучшенной планировки, полученную им от государства за пару лет до описываемых событий.

Следующая неземная любовь настигла штурмана через полгода, но этот брак был ещё более скоротечными не менее разрушительным. Молодая (а она оказалась лет на пять старше штурмана), какое-то время перекантовавшись с ним на плавказарме и со слезами на глазах проводив благоверного в море, тут же развернула кипучую деятельность. Она переоформила на себя купленную Борисычем незадолго до этого новенькую престижную «шестёрку». Затем месяца два вела оживлённую светскую жизнь: ездила на машине по ресторанам и разным увеселительным заведениям, с невероятной скоростью опустошая обе штурманские сберкнижки (уходя, Борисыч на всё оставил ей генеральные доверенности). Непосредственно перед возвращением штурмана машина была скинута по сходной цене, а сама супруга с деньгами и остатками былой роскоши исчезла из уютной каюты на ПКЗ в неизвестном направлении. Вернувшись с морей, штурман было разволновался. Не подумайте, что из-за машины и денег — из-за того, что супругу могли похитить или вообще убить, но, наведя справки и убедившись, что с ней всё в порядке, успокоился, простил и больше о бывшей жене не вспоминал.

Такое христианское смирение под ударами судьбы и поистине апостольское бескорыстие было присуще Борисычу всегда и во всём, но с наступлением новых экономических реалий он без труда адаптировался и к ним. Если бы тогда в результате неведомым образом снизошедшего откровения мне стало известно, что через несколько лет Борисыч станет преуспевающим бизнесменом, жёстким и авторитетным в определённых кругах, я бы воспринял это как форменный бред и никогда бы тому не поверил. Но штурман не переставал удивлять: через пару лет так оно и произошло, но об этом чуть позже.

Пока же Боричыч служил Родине на подводном флоте. Служил хорошо, можно даже сказать, отлично. К афганским наградам добавились новые, в основном это были «песочные» юбилейные медали, также случались грамоты и ценные подарки (одним из которых были ранее упомянутые «Командирские» часы от главкома). В свободное же от службы время штурман любил почудить и побалагурить, подшутить над собой и окружающими. Случалось, что устраивал себе такие испытания, на которые нормальный человек вряд ли когда решится.

Захотелось однажды ему убедиться в том, что не трус, — тут же придумал, как себя проэкзаменовать. Трусом-то он, конечно, никогда не был, нечего тут было и проверять. Единственно — высоты боялся. Тут же нашел в городе заводскую трубу повыше, потеплее оделся и полез на самый верх по ржавым и шатким скобам. И так целый день туда-сюда лазил, пока страх к высоте не переборол совсем. Сумасшедший, скажете вы? Определённо говорю — нет!

Порой штурман устраивал себе испытания и похлёстче. Будучи от природы сильно застенчивым, Борисыч многое сделал для того, чтобы этой особенности его характера не было заметно совсем. В итоге он научился полностью абстрагироваться от того, как его воспринимают окружающие, и вести себя совершенно непринуждённо в любой обстановке или ситуации. Какими методами ему удалось этого добиться, в точности сказать не могу, так как со всеми комплексами полностью было покончено задолго до нашего знакомства. Могу лишь предположить, что методы эти были самые радикальные. Судить о них можно по некоторым его выходкам.

Борьба с комплексами, насколько я знаю, продолжалась у Борисыча несколько лет. Начавшись в старших классах средней школы, она увенчалась полной и безоговорочной победой уже к первому курсу военно-морского училища. Но для закрепления достигнутого эффекта, чтобы всегда быть, что называется, в форме, штурману требовалась некая поддерживающая терапия: иногда он, например, намеренно ставил себя в крайне неловкие положения, которых любой нормальный человек всеми силами должен был бы избегать, и, сохраняя затем полную невозмутимость, совершенно благополучно из них выпутывался. Для этой цели он частенько лез на трибуну (благо с началом перестройки этой дряни развелось великое множество) и начинал нести такую ахинею, что иной на его месте от стыда бы сгорел или куда-нибудь провалился. Штурман же спокойно возвращался в массы и под жалостливыми и издевательскими взглядами окружающих чувствовал себя совершенно комфортно. Столь же непринуждённо Борисыч ощущал себя и во время своих знаменитых концертов. Для этого он в цивильном виде вставал посреди оживлённой улицы и, бренча невпопад по струнам раздолбанной гитары (играть и петь не умел совсем: слуха и голоса не было даже в зачатке), исполнял популярные произведения советской и зарубежной эстрады и даже при этом пританцовывал. Правда, делать это в течение сколько-нибудь продолжительного времени ему редко удавалось. Обычно через несколько минут подходил бдительный сотрудник милиции и советовал товарищу заняться исполнительским творчеством где-нибудь в другом месте.

Иногда Борисыч устраивал представления, от воспоминаний о которых меня до сих пор бросает в жар и я начинаю густо краснеть, как Наташа Ростова перед осмотром врача-гинеколога. Однажды штурман преподнёс мне вот такой мастер-класс.

Час пик, городской автобус. Мы оба по гражданке (слава богу!), пассажиров не так чтобы много, но и не мало: все сидячие места заняты. Стоим у кабины водителя на виду у всего народа и оживлённо переговариваемся. Вдруг Борисыч замолкает, лицо его приобретает кроткое, где-то даже благообразное выражение, глаза мечтательно закатываются, и вдруг… О боже! Как гром среди ясного неба, его кишечник разражается неким, мягко говоря, не совсем эстетичным звуком, который ни с чем не спутаешь и при котором любому человеку становится неловко, хочется заткнуть нос и немедленно отойти подальше.

Я не верю своим ушам! Смолкли все разговоры, гнетущая тишина, мне показалось, что двигатель даже стал работать тише. Недоумённые взоры пассажиров немедленно обращаются в нашу сторону. Две симпатичные девушки, сидящие неподалёку, которым за минуту до этого Борисыч строил глазки и многообещающе улыбался, испуганно встрепенулись и растерянно глядят на нас. В секунду я покрываюсь горячей испариной и становлюсь красным, как закреплённый поблизости штатный огнетушитель. Ещё не веря, что это действительно произошло, растерянно смотрю на штурмана и не знаю, как себя вести. Мне также крайне интересно посмотреть,