Венеция. Под кожей города любви - Бидиша

взнос, и тебя без долгих разговоров запихнут в загон вместе с другими такими же придурками.

Доктор звонит коллеге, чтобы договориться об анализах, разговор у них восхитительно светский:

— Добрый вечер! Доктор Джулио? Я очень надеюсь, что я… О, у меня все прекрасно. Благодарю, как вы любезны… Знаете, у меня тут молодая дама, которая планирует принять участие в марафоне…

Она записывает мое имя и просит расписаться на листке бумаги для подтверждения того, что я была у нее на приеме. Бумага, как я невольно замечаю, явно изготовлена на заказ, фамилия врача начертана красноватым курсивом. Происходит препирательство — синьора очаровательно смущается и так и не соглашается принять плату за свою помощь. Она будто осыпала нас волшебным порошком с кончиков своих изящных пальцев — после разговора с ней мы вспархиваем, как феи, и плывем по воздуху.

— Очень милая женщина, — слабым голоском произносит Стеф.

— Очень милая женщина, — вторю я, словно эхо.

Мы идем в супермаркет, чтобы встретиться там с Джиневрой и закупить продукты для совместного ужина (Джиневра сегодня готовит). Выбирая, что купить, особенно вино, мы так веселимся, что у нас начинается форменная истерика. В супермаркете много молодежи, все занимаются тем же, чем и мы. Мне весело, легко, я чувствую себя свободной и женственной.

— Знаешь, Джиневра отменно готовит! — говорит Стеф.

— Правда? — с улыбкой обращаюсь я к Джиневре.

— Да, — застенчиво отвечает она.

— А что ты умеешь готовить?

— Она может приготовить все что угодно, — говорит Стеф. — Вот в прошлом году она пекла знаменитый римский хлеб — представляешь, хлеб, а внутри ризотто. Я до сих пор вспоминаю.

— Это стало легендой, — признает Джиневра.

— А потом у нее был сицилийский период.

— У меня и сейчас еще сицилийский период, — поправляет Джиневра.

— Был ведь еще и французский период, с набором из пяти сортов сыра.

Я вызываюсь отвезти на место тележку, после того как мы выгрузили из нее продукты. Потом бегом присоединяюсь к подругам, которые ждут меня на улице.

— Ты вынула евро? — спрашивает Стеф.

— Что за евро?

— Евро из тележки[28].

— Вы берете его назад?

— Что?! — пронзительно вопят Стеф и Джиневра.

— Господи, — бормочу я, — а я-то думала, тут тележка стоит евро…

Мои подруги находят это уморительным.

— Не хочу тебя обидеть, Бидиша, но ты и впрямь настоящий литератор, не от мира сего, — удается выговорить Стеф.

— Но я раньше никогда не брала тележку, — признаюсь я. — Даже в Англии. Я вечно на что-то с ней натыкаюсь, к тому же набираю столько, что потом не могу дотащить все до дома.

— Ты ни разу не брала тележку? — визжат девицы.

Зловеще хохоча, бегом возвращаюсь в супермаркет, прочесываю ряды тележек и нахожу чертову монету.

В квартире Стеф сижу на кухне в уголке, пока Джиневра занимается готовкой.

— Если я тебе мешаю, скажи, — говорю я.

— Я жду, пока приготовится… как это?.. чеснок. Ты можешь открыть бутылку вина. Сможешь?

— Конечно, смогу!

— Извини, что не поддерживаю разговор. Мне нужно сконцентрироваться.

— Само собой. Не извиняйся.

— Я полностью сосредоточена. Хочу произвести хорошее впечатление.

Входит Стеф.

— Ну, пожалуйста, дайте мне тоже что-нибудь сделать, — канючу я.

— Нет, — отрезает Стеф. У нее свои представления о том, что можно и чего нельзя делать гостям.

Джиневра что-то говорит ей по-итальянски.

— Ну ладно, можешь потереть пармезан, — скрепя сердце соглашается Стеф.

С рвением выполняю данное поручение.

— Столько хватит или нужно еще? — спрашиваю я спустя какое-то время.

— Это зависит от того, удалось ризотто или нет, — улыбается Джиневра. — Если вышло плохо, добавляешь побольше parmigiano, и получается вкусно.

Мы сервируем стол, Стефания вынимает тяжелый керамический сервиз, подаренный ей Джиневрой по случаю окончания университета. Тихо звучит приятная музыка, которая всегда ассоциируется у меня с Венецией, с водой. Поет Кэт Пауэр.

— Как называется альбом? — спрашиваю у Стеф.

— Ой, как же… «Будь свободна» или «Будь смелой»… Что-то в этом роде…

— «Спи крепко», — подсказывает Джиневра. — «И не забудь принять свое лекарство».

Я хохочу (альбом называется «Ты свободна»).

Ризотто вкуснейшее, сочное, горячее, со спаржей и щепоткой сыра. Кроме него у нас на столе испанский омлет с цукини и отличное белое вино. Как всегда, я не упускаю возможности насладиться чужими кулинарными талантами.

В конце ужина обе мои подруги лезут за зажигалками, и я заявляю:

— Ну, раз вы собрались курить, тогда я возьму себе еще немного ризотто.

Выкурив первую сигарету, Джиневра тут же прикуривает следующую и обращается ко мне:

— Видишь, я взяла вторую сигарету, хочешь еще тарелочку ризотто?

Позор мне, но это предложение я принимаю — зато после ужина убираю со стола и мою посуду.

Позднее мы расслабленно сидим вокруг стола, Стеф и Джиневра перебирают разных персонажей современной итальянской культуры — исполнителей песен, актеров и писателей. Я слыхом не слыхивала ни об одном из них.

— Плоховато, что мы здесь, в Европе, так много знаем о культуре островной Англии и Америки… — говорит Стеф.

— …а мы так мало знаем о вашей культуре, — заканчиваю я ее мысль.

— Это правда достойно сожаления.

— Но ведь вы империя, и мы перед вами преклоняемся, — смеется Джиневра.

— К тому же во всем можно найти хорошую сторону: мы, итальянцы, духовно богаче, поскольку знакомы с разными культурами, — замечает Стеф. И без всякого перехода: — Могу я предложить тебе кофе?

— Да, спасибо, если тебя не затруднит, — говорю я.

Стеф и Джиневра хохочут.

— Ну вот, к концу дня, — обращается Стеф к Джиневре, — в ней наконец проснулась истинная англичанка.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Ну да, да, я не участвовала в марафоне. Я отправилась в выставочный центр в Маргере[29], чтобы разобраться наконец, что нужно делать, и мне удалось за один день зарегистрироваться, сдать медицинскую справку и заплатить взнос иностранного участника — и все благодаря моей полной некомпетентности. Я до такой степени не могла ни в чем сориентироваться, что пожилой дядька, следящий за порядком в очереди, схватил меня за руку, поднял ее и закричал:

— Минуту внимания! Эта девушка приехала из Англии и вообще не понимает, что здесь происходит. Давайте-ка все вместе ей поможем.

От этого все собравшиеся пришли в состояние легкой оторопи.

Затем дядька повернулся ко мне и начал спрашивать полушутливым тоном:

— Что я могу для вас сделать среди всей этой сырости? Хотите попить водички? Вы говорите на венецианском диалекте? Может, хотите присесть? Хотите печенья?

Как бы то ни было, в результате этого спектакля все мои проблемы удалось решить на удивление быстро.

Я вернулась домой, работала