Путешествие по Сибири и Ледовитому морю - Фердинанд Врангель

Вместо двери на подветренной стороне палатки оставили мы небольшое отверстие, завешанное оленьей шкурой. При бурной погоде, в этих странах обыкновенно господствующей, воздушное жилище наше было в беспрестанном движении и нагибалось то на ту, то на другую сторону, что нас нимало не беспокоило; гораздо неприятнее бывало, когда ветер срывал всю палатку. Но и к тому привыкли мы впоследствии и, покрывая внешние стороны палатки до некоторой высоты снегом, вовсе отклоняли такое неудобство.

Когда палатка была раскинута, все с нетерпением ожидали, пока закипит чайник, наполненный снегом или льдом, потому что чай был приятнейшей и подкрепительной для нас пищей. После двух чашек являлись жизнь и веселость в онемевшем от холода обществе. Замечательно, что мы так любили наше ароматическое питье и вкус его был нам так приятен, что вместо обыкновенной пропорции – по три куска сахару на чашку – мы пили целый вечер от 10-ти до 12-ти чашек с одним куском леденца. Иногда присоединяли мы к тому ржаные сухари либо отличный кусок юколы. Между чаем и ужином выходили наши проводники к собакам, привязывали их для того, чтобы, привлеченные следами зверей, они не разбежались ночью, ма притом давали каждой назначенную долго корма.

Между тем занимались мы сравниванием наших наблюдений и вносили на карту осмотренное днем пространство, что при сильном холоде и дыме, наполнявшем всю палатку, было не весьма легко. В то же время приготовлялся ужин: он всегда состоял из одного блюда – супа с рыбой или с мясом, пока мы его имели; все варилось в одном котле, вместе с тем служившем нам и общей тарелкой. После ужина все общество ложилось спать. По причине холода мы не могли снимать нашего платья и шуб и должны были спать в полной дорожной одежде; зато постоянно каждый вечер меняли мы чулки и сапоги, которые вместе с меховыми шапками и рукавицами развешивались для сушки на шестах в палатке, что, особенно насчет чулок, необходимая предосторожность, ибо с сырой обувью замерзание почти неизбежно.

На ночь расстилались на твердом снегу медвежьи шкуры; на них все обществе располагалось и под оленьими одеялами крепко и хорошо отдыхало от дневных трудов. Пока все нарты нас сопровождали, мы должны были по причине темноты располагаться в палатке, как спицы в колесе, ногами к огню, а головами к стенам; впоследствии, когда наше общество уменьшилось, располагались мы вокруг удобнее: во время ночи огонь не поддерживался и мало-помалу затухал. Поутру вставали мы обыкновенно в 6 часов, разводили огонь и мылись свежим снегом; потом пили чай и тотчас после него принимались за обед, который был совершенно подобен нашему ужину. Наконец, чистили посуду, свертывали палатку и одеяла, нагружали нарты и часов в девять отправлялись в путь. Такого порядка держались мы постоянно во время первого путешествия.

25-го февраля при 25° холода поднялся резкий восточный ветер с сильной метелью, что чрезвычайно затрудняло дорогу. Мы, однако, продолжали некоторое время путь, но утомленные собаки наши, пробежав 24 версты, не в состоянии были далее тащить нарты против ветра по рыхлому снегу, и мы вынуждены были остановиться для ночлега на плоском морском берегу. Метель продолжалась всю ночь; наша палатка была совершенно занесена снегом, но тем доставила нам защиту от бури. Мы радовались неподвижности нашего жилища и его приятной теплоте. Зато слои снега, лежавшие на внешней стороне его, растаяли и образовали ледяную кору, которая сделала шкуру твердой, неудобосгибаемой и гораздо тяжелее прежнего, и тем причинила нам много трудов при складывании палатки.

26-го поутру ветер совсем затих, и хотя термометр все еще стоял на 25° холода, но нам казалось, что было гораздо теплее вчерашнего. Море было покрыто твердой и гладкой снежной корой, по которой наши нарты, снабженные ледяными полозьями[146], так легко скользили, что собаки без всякого понуждения бежали очень скоро. Мы всегда держались в расстоянии от 50 до 300 сажен от морского берега, который здесь плоский и низменный; на всем открытом взору протяжении его никакой предмет не прерывает унылого однообразия печальной снежной пустыни. Мертвая тишина, царствовавшая вокруг нас, умножала еще более характер грустного уныния этой сцены, так что с радостью встречали мы груды наносного леса, лежавшие на берегах и хоть несколько прерывавшие однообразие.

В полдень определил я по взятой полуденной высоте, что устье речки, против которой мы находились, лежит под 69°34'38'' с. ш. и 165°54' в. д. Отъехав 25 верст от нашего последнего ночлега, велел я ранее обыкновенного остановиться на ночь, чтобы взять несколько расстояний между солнцем и луной. Солнце стояло так низко над горизонтом, что мы вынуждены были прибегнуть ночью к звездам, желая узнать истинное время. Взятые лунные расстояния определили положение нашего ночлега в 166°11' в. д., которая по нашему счислению была на 5′ восточнее. Хронометры от внезапных перемен температуры, потрясений, езды и частого опрокидывания нарт так пострадали, что не сходствовали между собой и с вероятной долготой, и мы почти не могли употребить их. Здесь выстроили мы вторую сайбу и положили в нее остаток наших съестных припасов на возвратный путь, отослав назад разгруженные нарты. Лед, вчера покрывший нашу палатку, растаял сегодня от разложенного в ней огня и наполнил наше жилище такой удушливой сыростью, что мы вынуждены были от времени до времени выходить освежаться и отдыхать на воздухе.

Ночью к 31° мороза присоединился резкий юго-восточный ветер и, несмотря на хорошо поддерживаемый огонь и теплые покрывала из оленьих и медвежьих шкур, сделал холод столь чувствительным, что несколько раз вынуждены мы были вставать, прыгать и бегать вокруг нашего жилища, чтобы несколько согреться. Особенно штурман Козьмин жаловался поутру, что ноги у него необыкновенно мерзнут. Мы посоветовали ему переменить чулки и сапоги, и когда он снял сапоги, то с ужасом увидели мы, что чулки у него примерзли к ногам. Весьма осторожно сняли мы чулки и нашли, что они покрыты ледяным слоем почти в одну линию толщины; к счастью, ноги еще не были отморожены, и мы скоро оттерли их водкой. Этот опыт уверил нас в необходимости всегда переменять и содержать сухой нашу обувь, потому что всякая сырость, внешняя и от собственной испарины, при большом морозе имеет самые гибельные следствия. В полдень, находясь на 1 ¾ версты к северу от низменного берега, определили мы 69°30'28'' широты, а счисляемая долгота была 166°24'; отклонение магнитной стрелки 17 ½° восточное.

Усиливавшийся холод и резкий ветер чрезвычайно затрудняли нашу езду. Проводники вынуждены были надеть собакам на ноги род сапог, а более чувствительные, менее прочих покрытые волосами и замерзанию подверженные части тела их завернуть лоскутками шкур. Это значительно препятствовало бегу собак, тем более, что слишком сильный мороз сделал снег рыхлым и полозья нарт не могли так легко скользить по ним, как скользили доселе. Сегодня (27-го февраля) не могли мы проехать более 26-ти верст и остановились на ночлеге близ устья довольно значительной реки, в верховьях у прибрежных жителей Малого Анюя известной под именем Большой Баранихи. Как здесь, так и на всем протяжении низменного берега, вдоль которого мы сегодня ехали, лежит великое множество наносного леса. К югу и юго-западу от нашего ночлега показывались в некотором отдалении горы, простиравшиеся до восточного берега реки. Самый берег образует здесь значительную бухту, обращенную к северу, и подымаясь мало-помалу на восток, достигает шести сажен высоты.