К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

Вредительством была объявлена плохая связь научно-исследовательских институтов с производством, о чем наша печать пишет порой и сегодня. Даже осушение болот в приграничных районах объявлялось вредительством с целью облегчения интервенции.

Множество нелепостей было и на процессе Союзного бюро. Самый уязвимый пункт обвинительного заключения по новому делу – связь Союзного бюро и Промпартии. О ней говорилось подробно и в обвинительном заключении, и в показаниях подсудимых. Рамзин был на новом процессе важным свидетелем, и он много говорил о связях Промпартии, ТКП и Союзного бюро. Но ведь на недавнем еще процессе Промпартии не было никаких упоминаний о Союзном бюро и его деятелях. А между тем к моменту процесса Промпартии основные деятели Союзного бюро, представшие перед судом в начале 1931 г., были уже арестованы. Чтобы как-то объяснить это недоразумение, было объявлено, что у членов Союзного бюро удалось добиться «чистосердечных признаний» только к декабрю 1930 г., а члены Промпартии не были на своем процессе достаточно искренни. Между тем совершенно очевидно, что сама мысль об организации процесса Союзного бюро пришла Сталину и его помощникам уже после «успеха» процесса Промпартии. Соответственно стали готовиться и нужные для нового процесса легенды. В спешке было допущено немало неувязок. В обвинительном заключении, например, говорилось, что вопрос о соглашении между Союзным бюро и Промпартией обсуждался на третьем пленуме Бюро в апреле 1930 г. Между тем к апрелю 1930 г., по данным предыдущего процесса, Промпартия была уже разгромлена. Поэтому, выступая на суде, Шер внес поправку: оказывается, вопрос о связи с Промпартией обсуждался еще на втором пленуме Союзного бюро в 1929 г. В обвинительном заключении цитируются показания Суханова о его трех встречах с Рамзиным и получении из рук в руки 30 тыс. рублей. Но на суде неожиданно выяснилось, что Рамзин ничего не знает про Суханова, а Суханов никогда не встречался с Рамзиным. Показания были сразу же изменены: деньги для Бюро получал Громан, а вручал их Ларичев.

В ходе судебного разбирательства подтвердилось, что большинство подсудимых не имели никаких связей с меньшевиками до 1927 г., а некоторые были в 20-е гг. не меньшевиками, а большевиками (Финн-Енотаевский). Почему же эти люди вдруг назначены руководителями Союзного бюро меньшевиков? Крайне бессвязные и противоречивые показания подсудимых на этот счет ничего не прояснили. По-разному рассказывали подсудимые о содержании пленумов и совещаний, проведенных якобы Союзным бюро. Неубедительными и полными неувязок были показания подсудимых об их встречах с одним из руководителей зарубежного центра партии меньшевиков Р. Абрамовичем, который якобы нелегально приезжал в СССР инструктировать своих сторонников.

Абсолютно неубедительны и примеры «вредительства» членов Союзного бюро. Так, например, президиум ВСНХ наметил на 1929/30 г. снизить себестоимость промышленной продукции на 10%. Соколовский «вредительски» изменил эту цифру на 9,5%. И хотя промышленность не могла достигнуть и этой цифры, Соколовский «признавался», что его неосуществившиеся намерения были все же «вредительскими». В то время как члены Промпартии признавались, что они в целях вредительства завышали плановые наметки, члены Союзного бюро обвинялись, напротив, в составлении заниженных планов. При этом цитировались речи обвиняемых на заседаниях Госплана, в которых они возражали против чрезмерно высоких новых заданий на пятилетку, полученных от Политбюро. Вообще, читая материалы судебных процессов 1930 – 1931 гг., можно подумать, что пятилетние планы составлялись членами Союзного бюро и Промпартии, а не обсуждались в деталях на партийных конференциях и съездах. Точно так же, знакомясь с показаниями обвиняемых о сознательном расстройстве ими снабжения продовольственными и промышленными товарами городов и сел, можно подумать, что во всех хозяйственных наркоматах и в Наркомате торговли именно «вредители» были полными хозяевами положения. Между тем главные вопросы снабжения решались даже не в наркоматах, а на заседаниях Политбюро.

Явно инспирированными были и показания членов Союзного бюро о деятельности II Интернационала. Эти показания должны были подкрепить ошибочную доктрину «социал-фашизма», о которой мы еще будем говорить, но они не соответствовали реальным фактам.

Довольно странной была и последующая судьба некоторых подсудимых. В то время, как все 46 «вредителей снабжения» были расстреляны, хотя их организация была, по версии обвинения, лишь одним из филиалов в Промпартии, руководитель Промпартии Л. К. Рамзин, «кандидат в диктаторы», «шпион», «организатор диверсий и убийств», был помилован. Ему разрешили, находясь в заключении, заниматься научной работой. Всего через пять лет после процесса Рамзин был освобожден и награжден орденом Ленина за заслуги в котлостроении. Позднее он получил Сталинскую премию и умер в 1948 г., занимая ту же должность директора Московского теплотехнического института, какую занимал до процесса Промпартии.

ЗА КУЛИСАМИ СУДЕБНЫХ ИНСЦЕНИРОВОК

Мы уже писали о том, что Сталин пытался свалить на вредительство «буржуазных» специалистов все ошибки и просчеты своего руководства в первые годы коллективизации и индустриализации. Сталин хотел также приписать себе несуществующие заслуги в предотвращении иностранной интервенции и в разгроме подпольных контрреволюционных партий. Иными словами, он стремился нажить пусть и фиктивный, но важный для него политический капитал. К тому же, организуя политические судебные процессы, Сталин сознательно нагнетал в стране напряженность, чтобы заставить замолчать своих критиков и лишний раз бросить тень на бывших лидеров оппозиционных групп 20-х гг.

Возникает, однако, вопрос: каким образом удалось заставить обвиняемых публично клеветать на себя и на многих других, придумывать несуществующие организации и несовершенные преступления? Это было сделано путем применения пыток и многих других средств незаконного давления на арестованных ОГПУ людей. Но Сталину не удалось уничтожить всех свидетелей своих преступлений. Остался жив, несмотря на тяготы 24-летнего заключения, М. П. Якубович, один из главных обвиняемых на процессе Союзного бюро. После освобождения он находился в инвалидном доме в Караганде, но каждый год приезжал в Москву [274] . Он несколько раз беседовал со мной, подробно рассказывая о методах подготовки судебных процессов начала 30-х гг. Решив раскрыть правду об этих процессах, М. П. Якубович столь же подробно беседовал в 1966 – 1967 гг. и с А. И. Солженицыным. Последний расспрашивал Якубовича о всей его жизни, о революции 1917 г. и деятелях различных левых партий, которых М. П. Якубович хорошо знал. Часть этих сведений Солженицын приводит в своей книге «Архипелаг ГУЛаг». К сожалению, Солженицын искажает многие свидетельства Якубовича. Так, например, ложные показания Якубовича на процессе Союзного бюро Солженицын объявляет результатом добровольного согласия подсудимого, его искреннего желания помочь коммунистической партии в борьбе с меньшевиками. Солженицын пытается доказать наличие добровольного сговора между Якубовичем и Крыленко. Но автор «Архипелага ГУЛаг» умалчивает о том, что Якубович попал в кабинет Крыленко уже после многонедельных страшных пыток, после попытки самоубийства, после угрозы следователя все время держать Якубовича в камере пыток. О человеке, который провел почти 25 лет в лагерях и тюрьмах, проявив при этом, по свидетельству своих солагерников, самые высокие человеческие качества, Солженицын пишет почти как о провокаторе, как о «находке для прокуратуры». А все потому, что Якубович, будучи в 1917 г. меньшевиком, стал затем сотрудничать с большевиками и остался даже после выхода из лагеря сторонником социализма.

М. П. Якубович не ограничился лишь устными свидетельствами. В мае 1967 г. он составил и направил в Прокуратуру СССР письмо, копии которого он передал некоторым из своих друзей. Мы приводим ниже это письмо с небольшими купюрами.

«Генеральному прокурору СССР.

В связи с проверкой, произведенной Прокуратурой СССР по делу, по которому я был осужден в 1931 году, представляю следующее объяснение: никакого Союзного бюро меньшевиков в действительности никогда не существовало. Осужденные по делу не все знали друг друга и не все принадлежали в прошлом к меньшевистской партии. Большинство обвиняемых в той или другой степени имели, однако, в прошлом связи с меньшевистской партией. Некоторые – весьма слабую и случайную, другие принадлежали к ее основным и даже руководящим кадрам… Но и те и другие уже давно порвали с меньшевиками при разных обстоятельствах и по разным мотивам. Единственный участник процесса, действительно сохранивший связь с меньшевистским центром (как я узнал от него впоследствии в Верхнеуральском политизоляторе) и даже являвшийся председателем или секретарем меньшевистского бюро, – В. К. Иков – ни одним словом не обмолвился перед следствием и на суде о своих действительных партийных связях и своей деятельности, и даже само существование Московского бюро осталось не вскрытым на следствии и на суде.