Собрание сочинений в 14 томах. Том 5 - Джек Лондон

Неистовый лай собак не оторвал его от этого занятия. Он услышал визг и рычание чужих собак и чьи-то голоса. В дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Месснер глухо, потому что в это мгновение отсасывал кусок льда с верхней губы.

Дверь отворилась, и сквозь окружавшее его облако пара Месснер разглядел мужчину и женщину, остановившихся на пороге.

– Войдите, – сказал он повелительно, – и закройте дверь.

Сквозь пар он едва мог рассмотреть вошедших. Голова женщины была так закутана, что виднелись только черные глаза. Мужчина был тоже темноглазый, с гладко выбритым лицом; обледеневшие усы совершенно скрывали его рот.

– Мы хотели бы у вас узнать, нет ли тут поблизости еще другого жилья? – спросил он, окидывая взглядом убогую обстановку хижины. – Мы думали, что здесь никого нет.

– Это не моя хижина, – отвечал Месснер. – Я сам нашел ее несколько минут назад. Входите и располагайтесь. Места достаточно, и ставить вашу печку вам не понадобится. Как-нибудь разместимся.

При звуке его голоса женщина с любопытством посмотрела на него.

– Раздевайся, – сказал ее спутник. – Я распрягу собак и принесу воды, чтоб можно было приняться за стряпню.

Месснер взял оттаявшую рыбу и пошел кормить собак. Ему пришлось защищать их от чужой упряжки, и когда он вернулся в хижину, вновь прибывший уже разгрузил нарты и принес воды. Кофейник Месснера закипел. Он засыпал в него кофе, влил туда еще полкружки холодной воды, чтобы осела гуща, и снял с печки. Потом положил оттаивать несколько сухарей из кислого теста и разогрел в кастрюльке бобы, которые сварил прошлой ночью и все утро вез с собой замороженными.

Сняв свою посуду с печки, чтобы дать возможность вновь прибывшим приготовить себе пищу, Месснер сел на тюк с постелью, а вместо стола приспособил ящик для провизии. За едой он разговаривал с незнакомцем о дороге и о собаках, а тот, наклонившись над печкой, оттаивал лед на усах. Избавившись наконец от сосулек, незнакомец бросил тюк с постелью на одну из двух коек, стоявших в хижине.

– Мы будем спать здесь, – сказал он, – если только вы не предпочитаете эту койку. Вы пришли сюда первый и имеете право выбора.

– Мне все равно, – сказал Месснер. – Они обе одинаковые.

Он тоже приготовил себе постель и присел на край койки. Незнакомец сунул под одеяло вместо подушки маленькую дорожную сумку с медицинскими инструментами.

– Вы врач? – спросил Месснер.

– Да, – последовал ответ. – Но, уверяю вас, я приехал в Клондайк не для практики.

Женщина занялась стряпней, в то время как ее спутник резал бекон и подтапливал печку. В хижине был полумрак, свет проникал лишь сквозь маленькое оконце, затянутое куском бумаги, пропитанной свиным жиром, и Джон Месснер не мог как следует рассмотреть женщину. Да он и не старался. Она, казалось, мало его занимала. Но женщина то и дело с любопытством поглядывала в темный угол, где он сидел.

‘ – Какая здесь замечательная жизнь! – восторженно сказал врач, перестав на мгновение точить нож о печную трубу. – Мне нравится эта борьба за существование, стремление добиться всего своими руками, примитивность этой жизни, ее реальность.

– Да, температура здесь весьма реальная, – засмеялся Месснер.

– А вы знаете, сколько градусов? – опросил врач.

Месснер покачал головой.

– Ну, так я вам скажу. Семьдесят четыре ниже нуля на спиртовом термометре, который у меня в нартах.

– То есть сто шесть ниже точки замерзания. Холодновато для путешествия, а?

– Форменное самоубийство, – изрек доктор. – Человек затрачивает массу энергии. Он тяжело дышит, мороз проникает ему прямо в легкие и отмораживает края ткани. Человек начинает кашлять резким, сухим кашлем, отхаркивая мертвую ткань, и следующей весной умирает от воспаления легких, недоумевая, откуда оно взялось. Я пробуду в этой хижине неделю, если только температура не поднимется по крайней мере до пятидесяти ниже нуля.

– Посмотри-ка, Тэсс, – сказал он через минуту. – По-моему, кофе уже вскипел.

Услышав имя женщины, Джон Месснер насторожился. Он метнул на нее быстрый взгляд, и по лицу его пробежала тень – призрак какой-то давно похороненной и внезапно воскресшей горести. Но через мгновение он усилием воли отогнал этот призрак. Лицо его стало по-прежнему невозмутимо, но он настороженно приглядывался к женщине, досадуя на слабый свет, мешавший ее рассмотреть.

Ее первым бессознательным движением было снять кофейник с огня. Лишь после этого она взглянула на Месснера. Но он уже овладел собой. Он спокойно сидел на койке и с безразличным видом рассматривал свои мокасины. Но когда она снова принялась за стряпню, Месснер опять быстро посмотрел на нее, а она, обернувшись, так же быстро перехватила его взгляд. Месснер тотчас перевел глаза на врача, и на его губах промелькнула усмешка – знак того, что он оценил хитрость женщины.

Она зажгла свечу, достав ее из ящика с припасами. Месснеру достаточно было одного взгляда на ее ярко освещенное лицо. В этой маленькой хижине женщине понадобилось сделать всего несколько шагов, чтобы очутиться рядом с Месснером. Она намеренно поднесла свечу поближе к его лицу и уставилась на него расширенными от страха глазами. Она узнала его. Месснер спокойно улыбнулся ей.

– Что ты там ищешь, Тэсс? – спросил ее спутник.

– Шпильки, – ответила она и, отойдя от Месснера, начала шарить в вещевом мешке на койке.

Они устроили себе стол из своего ящика и уселись на ящик Месснера лицом к нему. А он, отдыхая, растянулся на койке, подложив руку под голову, и смотрел на них. В этой тесной хижине казалось, что все трое сидят за одним столом.

– Вы из какого города? – спросил Месснер.

– Из Сан-Франциско, – отвечал врач. – Но я здесь уже два года.

– Я сам из Калифорнии, – объявил Месснер.

Женщина умоляюще вскинула на него глаза, но он улыбнулся и продолжал:

– Из Беркли…

Врач сразу заинтересовался.

– Из Калифорнийского университета? – спросил он.

– Да, выпуска восемьдесят шестого года.

– А я думал, вы профессор. У вас такой вид.

– Очень жаль, – улыбнулся ему Месснер. – Я бы предпочел, чтобы меня принимали за старателя или погонщика собак.

– Он так же не похож на профессора, как ты на доктора, – вставила женщина.

– Благодарю вас, – сказал Месснер. Потом обратился к ее спутнику: – Кстати, доктор, разрешите узнать, как ваша фамилия?

– Хейторн. Но вам придется поверить мне на слово. Я забросил визитные карточки вместе с цивилизацией.

– А это, конечно, миссис Хейторн… – Месснер с улыбкой поклонился.

Она бросила на него взгляд, в котором гнева было больше, чем мольбы.

Хейторн собирался, в свою очередь, спросить его фамилию, он уже открыл рот, но Месснер опередил его:

– Вы, доктор, верно, сможете удовлетворить мое любопытство. Два-три года назад в профессорских кругах разыгралась скандальная история. Жена одного из профессоров сбежала… прошу прощения, миссис Хейторн… с каким-то, кажется, врачом из Сан-Франциско, не могу припомнить его фамилии. Вы не слыхали об этом?

Хейторн кивнул.

– Эта история в свое время наделала немало шума. Его звали Уомбл. Грехэм Уомбл. Врач с великолепной практикой. Я немного знал его.

– Так вот, мне любопытно, что с ними сталось? Может быть, вы знаете? Они исчезли бесследно.

– Да, он ловко замел следы. – Хейторн откашлялся. – Ходили слухи, будто они отправились на торговой шхуне в южные моря и, кажется, погибли там во время тайфуна.

– Ничего об этом не слышал, – сказал Месснер. – А вы помните эту историю, миссис Хейторн?

– Прекрасно помню, – отвечала женщина, и спокойствие ее голоса являло разительный контраст гневу, вспыхнувшему в ее глазах. Она отвернулась, пряча лицо от Хейторна.

Врач опять хотел было спросить Месснера, как его зовут, но тот продолжал:

– Этот доктор Уомбл… говорят, он был очень красив и пользовался… э-э… большим успехом у женщин.

– Может быть, но эта история его доконала, – пробормотал Хейторн.

– А жена была настоящая мегера. Так по крайней мере я слышал. В Беркли считали, что она создала своему мужу… гм…. совсем не райскую жизнь.

– Первый раз слышу, – ответил Хейторн. – В Сан-Франциско говорили как раз обратное.

– Жена-мученица, не так ли? Распятая на кресте супружеской жизни?

Хейторн кивнул. Серые глаза Месснера не выражали ничего, кроме легкого любопытства.

– Этого следовало ожидать – две стороны медали. Живя в Беркли, я, конечно, знал только одну сторону. Эта женщина, кажется, часто бывала в Сан-Франциско.

– Налей мне, пожалуйста, кофе, – сказал Хейторн.

Наполняя его кружку, женщина непринужденно рассмеялась.

– Вы сплетничаете, как настоящие кумушки, – упрекнула она мужчин.