Легенда об Уленшпигеле и Ламме Гудзаке - Шарль де Костер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хлыста я тебе дам, если ты не уйдешь, дурной советчик!
— Монсеньор! Я — Уленшпигель, сын Клааса, сожженного на костре за веру, и Сооткин, умершей от горя. Прах моих родителей бьется о мою грудь и говорит мне, что доблестный воин граф Эгмонт может противопоставить герцогу Альбе в три раза более сильное войско, чем у него.
— Поди прочь, я не изменник! — вскричал Эгмонт.
— Спаси отчизну, только ты можешь ее спасти! — сказал Уленшпигель.
Граф замахнулся на него хлыстом, но Уленшпигель ловко увернулся и на бегу успел крикнуть:
— Смотрите в оба, смотрите в оба, граф! И спасите отчизну!
В другой раз Эгмонт остановился напиться in ’t Bondt Verkin (в «Полосатой Свинье») — трактире, который держала смазливая куртрейская бабенка по прозвищу Musekin, то есть Мышка.
— Пить! — приподнявшись на стременах, крикнул граф.
Прислуживавший у Мышки Уленшпигель вышел с оловянной кружкой в одной руке и с бутылкой красного вина в другой.
Граф узнал его.
— А, это ты, ворон, каркал мне черные вести? — спросил он.
— Черные они оттого, что не простираны, монсеньор, — отвечал Уленшпигель. — А вы мне лучше скажите, что краснее: вино, льющееся в глотку, или же кровь, которая брызжет из шеи? Вот о чем вас спрашивал мой фонарь.
Граф молча выпил, расплатился и ускакал.
17
Уленшпигель и Ламме верхом на ослах, которых им дал один из приближенных принца Оранского, Симон Симонсен, ездили всюду, оповещая граждан о черных замыслах кровавого короля и выведывая, нет ли каких-нибудь новостей из Испании.
Переодевшись крестьянами, они продавали овощи и шатались по всем базарам.
Возвращаясь однажды с Брюссельского рынка по Кирпичной набережной, они увидели в окне нижнего этажа одного из каменных домов красивую даму в атласном платье, с румянцем во всю щеку, с высокой грудью и живыми глазами.
— Масла не жалей, — говорила она молоденькой свеженькой кухарке, — я не люблю, когда соус пристает к сковородке.
Уленшпигель заглянул в окно.
— А я люблю всякие соусы, — сказал он, — голодный желудок непривередлив.
Дама обернулась.
— Ты что это, мальчишка, суешь нос в мои кастрюли? — спросила она.
— Ах, прекрасная дама! — воскликнул Уленшпигель. — Если бы вы только согласились немножко постряпать вместе со мной, вы бы удостоверились, какими вкусными блюдами может угостить неведомый странник прелестную домоседку. Ой, как хочется! — прищелкнув языком, добавил он.
— Чего? — спросила она.
— Тебя, — отвечал он.
— Он хорош собой, — сказала барыне кухарка. — Давайте позовем его — он нам расскажет о своих приключениях.
— Да ведь их двое, — заметила дама.
— За другим я поухаживаю, — вызвалась кухарка.
— Да, сударыня, нас двое, — подтвердил Уленшпигель, — я и мой бедный Ламме: на плечах он вам и ста фунтов не потащит, а в животе все пятьсот пронесет — и не охнет, лишь бы это были еда и питье.
— Сын мой, — заговорил Ламме, — не смейся надо мной, горемычным, мне не дешево стоит напитать мою утробу.
— Сегодня это тебе не будет стоить ни лиара, — сказала дама. — Войдите оба!
— А как же наши ослы? — спросил Ламме.
— В конюшне у графа Мегема [34] овса предовольно, — отвечала дама.
Кухарка, бросив печку, побежала отворять ворота, Уленшпигель и Ламме въехали на ослах во двор, и во дворе ослы немедленно заревели.
— Это сигнал к принятию пищи, — заметил Уленшпигель. — Бедные ослики трубят свою радость.
Уленшпигель и Ламме спешились.
— Если бы ты была ослица, приглянулся бы тебе такой осел, как я? — спросил кухарку Уленшпигель.
— Если б я была женщиной, мне бы приглянулся веселый парень, — отвечала кухарка.
— Раз ты не женщина и не ослица, то кто же ты такая? — спросил Ламме.
— Я девушка, — отвечала кухарка, — а девушка — не женщина и не ослица. Понял, толстопузый?
— Не верь ей, — предостерег Ламме Уленшпигель, — она наполовину шлюшка и только наполовину девушка, да и из этой-то половины одна четвертинка равна двум дьяволицам. Ей за шашни уже уготовано место в аду — будет там на тюфячке ублажать Вельзевула.
— Насмешник! — сказала стряпуха. — Твоя грива, как погляжу на тебя, и на тюфяк-то не годится.
— А вот я бы тебя съел со всеми твоими кудряшками, — сказал Уленшпигель.
— Язык без костей! — вмешалась дама. — Неужели ты настолько жаден?
— Нет, — отвечал Уленшпигель, — одной такой, как вы, я бы удовольствовался.
— Прежде всего, — предложила дама, — выпей кружку bruinbier’a, скушай кусочек ветчинки, положи себе баранинки, отрежь кусок пирога да пожуй салату.
Уленшпигель сложил руки на груди.
— Ветчина — хорошая вещь, — сказал он, — bruinbier — божественный напиток; баранина — одно объеденье; когда режешь пирог — язык дрожит от восторга; сочный салат — это царская жвачка. Но блажен тот, кому вы подадите на ужин ваши прелести.
— Что он болтает! — воскликнула дама. — Сначала поешь, балаболка!
— А не прочитать ли нам прежде Benedicite [35]? — спросил Уленшпигель.
— Нет, — отвечала она.
— Мне есть хочется! — захныкал Ламме.
— Сейчас поешь, — сказала прекрасная дама, — у тебя одна еда на уме!
— Но только свежая, как моя жена, — добавил Ламме.
При слове «жена» кухарка насупилась. Как бы то ни было, Уленшпигель и Ламме наелись до отвала и здорово клюкнули. Вдобавок хозяйка ночью дала Уленшпигелю поужинать. И так продолжалось несколько дней кряду.
Ослики получали двойную порцию овса, а Ламме двойную порцию всех блюд. Целую неделю не вылезал он из кухни, но резвился только с кушаньями, а не со стряпухой, ибо все его мысли были заняты женой.
Девицу это злило, и она не раз уже намекала, что тем, дескать, кто помышляет только о своем брюхе, негоже бременить землю.
А Уленшпигель с хозяйкой жили дружно. Однажды она ему сказала:
— Ты дурно воспитан, Тиль. Кто ты таков?
— Меня прижила Удача со Счастливым случаем, — отвечал Уленшпигель.
— Однако ты не из скромных, — заметила дама.
— Боюсь, как бы меня другие не стали хвалить, — сказал Уленшпигель.
— Хочешь стать на защиту гонимых братьев?
— Пепел Клааса бьется о мою грудь, — отвечал Уленшпигель.
— Молодчина! — сказала хозяйка. — А кто этот Клаас?
— Это мой отец — его сожгли на костре за веру, — отвечал Уленшпигель.
— Граф Мегем не таков, — сказала хозяйка. — Он хочет залить кровью мою любимую родину — я ведь родилась в славном городе
