Репетиция конца света - Елена Арсеньева

– С кем... – в тон ему продолжила Люба, и он вяло кивнул:

– Ну, вообще-то да.

– Я хочу, чтобы ты... – выпалила вдруг Ольга – и осеклась, так сверкнули обращенные к ней потемневшие глаза сестры:

– Ты чего рот разеваешь? Да твое дело здесь вообще сторона!

Ольга чуть не захлебнулась яростью. Давно ли Любка притащилась к ним за помощью, униженно просила... обманщица чертова! Конечно, мозги у нее работают как надо, она нашла Володе и его друзьям постоянный и не очень пыльный источник дохода, но все-таки какое право она имеет вот так рявкать на Ольгу, тем более в присутствии Гоши?!

– Мое дело сторона? – Ольга все-таки нашла в себе силы заговорить негромко, веско, даже надменно. – А кто эту Карасеву душить будет? Ты? Нет. Это будет делать мой муж. И то – если я его очень попрошу. А ведь я могу сказать ему, чтоб не брался за это ни за что и никогда!

Любу передернуло. Ольга не преувеличивала. Вовка Кутьков и в самом деле ходил за ней, как телок на веревочке. Любил жутко, вот дурак! И если Ольга начнет ему капать на мозги... Ночная кукушка дневную всегда перекукует. Вот просто так, из вредности, чтобы сестре чисто по-бабски досадить и своего добиться.

С другой стороны, Любе ли ее осуждать, если она хочет добиться того же самого?

– Ладно, говори, чего хочешь, – буркнула Люба, которая заранее знала, что сейчас скажет Ольга. И чуть не расхохоталась, услышав именно то, чего ждала:

– Я хочу, чтобы ты... Гошка, я хочу переспать с тобой. Деньги никакие не нужны. Что ребята возьмут на том деле, то и возьмут. Но при одном этом условии, понял? Иначе... иначе ничего не выйдет, иначе заказ они не примут.

– Насчет денег она права, – подхватила Люба. – В том смысле, что «Ауди» и золотишко – достаточно хороший гонорар. Свои сбережения, и акции, и квартиру оставь себе. Пригодятся. Но ты... ты не только с Ольгой должен будешь переспать. Со мной тоже, понял?

Ольга взглянула на сестру с ужасом, но тотчас вспомнила, что та когда-то тоже глубоко вздыхала по этим горячим черным глазам.

Ну и что? Ну и вздыхай на здоровье. Так нет же!

«Да куда ты-то лезешь?! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней? Калека чертова! Одного мужика прикончила, теперь к другому свои кровавые лапы тянешь?» – чуть не закричала Ольга вне себя от ярости, но не успела – Гоша заговорил раньше:

– Видимо, это непременное условие? Что ж, деваться мне некуда. Согласен. Хотите групповуху или вас отдельно обслужить? Решайте, девушки, потому что мне в принципе все равно.

Ольга взглянула в его глаза... сейчас они напоминали не черные солнца, как прежде, а два бездонных и совершенно пустых провала. Да, это были глаза человека, которому и в самом деле совсем все равно.

Откуда Люська взялась в их старом-престаром доме, где все знали друг дружку, как говорится, с рождения до погребения, – об этом никто представления не имел. То есть она не с неба упала, конечно: поговаривали, что бабенка купила эту плохонькую угловую квартирку на первом этаже якобы после разъезда с мужем и размена общего жилья. Мужа, впрочем, никто в глаза не видел. Очевидно, Люська до такой степени ему осточертела, что он просто-напросто вычеркнул ее из своей жизни. И кто бросил бы в него камень при взгляде на это опустившееся, утратившее человеческий облик существо? Однако вполне могло быть, что именно развод сделал Люську таковой.

Она жила здесь уже год, и если изменилась за это время, то лишь к худшему. Поначалу иногда напоминала человека. Неохотно, но все же общалась с соседками. Даже когда у Рогожкиных сломался телевизор, пустила бабку Рогожкину к себе – посмотреть любимый сериал. Правда, пустила только один раз. С другой стороны, старуха сама была в том виновата: вольно ж ей было всему дому рассказать, как Люська сидела в обнимку с бутылкой в продавленном кресле и рыдмя рыдала над судьбой какого-то злополучного мексиканского красавца, который связался с дурной компанией, девушка его бросила, полиция чуть за горло не брала – ну, он взял и застрелился. Рыдая, Люська пила, дескать, прямо из горла и материлась как сапожник.

Может, Люське неприятно было узнать, что о ней судачат. А скорей всего, бабкина трескотня мешала ей смотреть телевизор. Короче, старуха Рогожкина больше хода в ее квартиру не имела, но с тех пор затаила обиду и не упускала случая посплетничать о Люськиной многотрудной жизни. Дескать, эти мужики совсем с ума сошли, если не брезгуют не только пить, но и спать с такущей грязнулей, а главное, деньги ей давать. Насчет денег вопрос был спорный, потому что якшались с Люськой такие же бомжарики, как она сама, а откуда у таких деньги? «А на что она тогда живет? – резонно возражала старуха Рогожкина. – Она ж не работает, правда? Не работает. На проценты с капитала существует? Да какой у этой синявки может быть капитал?! В каком банке? Небось больше двух сотен зараз в руках никогда не держала! Точно, мужики ей таскают. К примеру, бутылки по помойкам собирают и сдают. Или из своих семей последнее уносят, продают и вместе с Люськой пропивают».

А что? Запросто! Единственным более-менее приличным человеком в Люськиной компании был Леха. Некогда учитель русского языка и литературы, спившийся до практически непрерывного горизонтального состояния, он порой набирался сил, заставлял себя разогнуться где-нибудь посреди двора, принимал позу и начинал громко читать стихи:

Уж сколько их упало в эту бездну,Разверстую вдали!Настанет день, когда и я исчезнуС поверхности земли.

Застынет все, что пело и боролось,Сияло и рвалось:И зелень глаз моих, и нежный голос,И золото волос...

Костина мама однажды это услышала – и плакала потом два дня, вспоминая мужа, который вот так же читал ей когда-то стихи своей любимой Марины Цветаевой, а потом взял да и ушел к молодой сикушке, частной предпринимательнице, хозяйке булочной на углу улиц Генкиной и Ванеева... С тех пор она на Леху смотреть не могла, испытывала к нему, может, еще большее отвращение, чем к самой Люське, от которой в соседскую квартиру доносился то удушливый запах сбежавшего молока и пригоревшей еды, то пьяные хоры или оглушительная музыка (Люська до смерти любила песни в исполнении Малинина, и бедная леди Гамильтон, любовница адмирала Нельсона, постепенно сделалась личным врагом всего дома вообще, а Костиной матери, тяжело переносившей супружескую неверность, даже адмиральскую, – в особенности), то шли полчищами тараканы. Счастье еще, что Люська жила на первом этаже и никого не могла затопить, забыв закрутить краны. Просто не имела такой возможности!

Костя же к Лехе относился нормально. Ну, душа запьянцовская, это конечно, однако ни от сумы, ни от тюрьмы, ни от запоя русский человек никогда зарекаться не должен. Леха человек добрый, это по его круглой кареглазой физиономии видно. Странно только и непонятно, что его при Люське держит. Может, правда, он ни уха ни рыла не различал, когда был пьян. А пьян Леха был всегда. Ну и ладно, а вот постоялец Люськин, которого иначе как трезвым никто не видел, особой симпатии ни у кого не вызывал.