Быль и небыль - Тамара Григорьевна Габбе

— Ну, брат, спасибо тебе. За это я тебя на дорогу вынесу.

— Да ведь заберут меня там…

— Не беда, — говорит лешо́й, — пускай забирают. Ты от солдатства не бегай. Верно тебе говорю: прослужишь ты только три года, а потом я тебе чистую отставку дам — при пенсии и при мундере.

— Да где ж мне тебя искать, хозяин? Нешто солдаты в лесу квартируют?

— Зачем в лесу? А вот будешь в Москве стоять, выйди на улицу да посмотри, как печи топятся. Изо всех печей дым в одну сторону пойдет — по ветру, а из моей — в другую, напротив ветру.

Сказал — да как подхватит мужика — и побег… Тот и не оглянулся, а уж на дороге стоит.

«Ну, что ж? В солдаты, так в солдаты!» — Пошел он помаленьку, — до первой деревни не дошел, а его уж поймали и сдали, куда следует.

Вот он служит год, и другой, и третий…

«Эх, — думает, — видать, обманули меня!» — Потому часть-то ихняя уж больно далеко от Москвы стояла.

Вдруг приказ — переводится такой-то полк в Москву.

Приказано — сделано. Барабанщики — вперед! Шагом — а-арш! Пошли.

Прибывают в Москву, разместились по казармам. Солдат и думает:

«На самом-то деле — не правда ли? Дай-ка схожу — посмотрю на трубы».

Вышел на улицу, смотрит: изо всех печей дым идет в одну сторону, а из одной печи — напротив ветру.

— Что будет — зайду!

Заходит в квартеру. В прихожей денщик сидит. Спрашивает его:

— Что нужно, служивой?

— Да вот заблудился в городу. Не знаю, как и найти свою часть.

(Ясное дело — врёт. Не затем пришел, да не смеет говорить-то.)

Вдруг из комнаты выходит генерал в эполетах. Посмотрел на солдата и говорит:

— А, здорово, знакомой! За отставкой пришел? Не готова еще. Завтра утром приходи. Да захвати уж зараз все свои пожитки. В казарму тебе не вороча́ться.

На другой день опять приходит солдатик на ту квартеру. Портянки подвернул, ремень подтянул, ранец за плечами — готов в поход.

Генерал вышел, подает ему отставку. Все, как есть, правильно.

— Ну, пойдем, служивой. Я тебя малость провожу.

Вышли за ворота. Идут. Генерал впереди, а солдатик позади — как полагается.

Одну улицу прошли, другую, третью… Выходят они на большую дорогу.

— А ну, братец, садись на зако́рки!

Солдат прыгнул ему на спину, а генерал и пошел, и пошел, — да так шибко, что речки и реки даже перешагивает. Быстрей ветру.

Дошли до лесу. Солдат смотрит: они уже выше леса идут. Генерал-то опять лешим сделался, несет его…

Одной елкой сдернуло у солдатика фуражку. Он оглянулся, хотел поймать — да какой там! Не видать, где осталась!

— Ваше превосходительство, у меня фуражку сдернуло!

— Экой ты, братец, дурак! Что ж ты раньше не сказал! Мы уж от нее тыщу верст отшагали.

Так и пролетели всю дорогу, будто на крыльях. Ссадил его лешо́й у самых ворот и говорит:

— Ну, служивой, вот ты и дома. Прощай. А фуражку я тебе ужо занесу, как по пути придется. Не беспокойся. — И пропал.

Сутки так через трои, ночью, стучат в окошко.

— Эй, служивой, дома ли?

— Кто там? Чего надо?

— Фуражку тебе принес.

И подал ему в окно.

Как лешой на войну ходил

Наши края лесные. Куда ни поглядишь — леса. И направо, и налево, и спереди, и сзади, и под горой, и на горе…

А в древние времена еще такие ли чащи были! Такие ли дерева стояли! Их топором-то было не взять, — как железо! А уж зверья тут было — видимо-невидимо… Да и кроме зверья — жили в этих лесах… и теперь, бывает, живут, да уж не тот народ пошел — мелок!

Вот, рассказывают, в те времена, в самом что ни на есть отдалении от людского жительства, в страшном буераке, лешак один жил — кривой, лохматый, огромадный… Ну, это была сила! Он и гла́за-то при сраженье лишился.

Это вот как случилось, говорят. Напал на Русь басурман и уж совсем было одолел ее. Идет да идет себе, все кругом огнем палит, всех гонит…

Ну, а как дошел до нашего-то лесу, — тут на него этот, — лешак, значит, — как снег на голову! Всю рать ихнюю завалил — дерном, камнем, валежником…

Один басурман исхитрился все-таки и пустил в него каленую стрелу. Пустил — да и попал в правый глаз. А стрела-то была с зазубриной.

Он, — лесовой-то, выдернул ее да вместе с глазом и бросил. После того он долго на народ не показывался. За охотой — и то редко ходил, все больше сына посылал.

А сын у него был — ну, как батька. Не слабже. Ему еще и двенадцати годов не было, а мог самые матерые елки ломать.

В ту пору, как он подрос, на Руси опять война была. Вот старый-то лешак и надумал повоевать еще разок. Видно, захотелось вспомнить прежнюю молодость.

Собрался он и пошел. А сын — за ним. Гнался, гнался и настиг.

Отец рассердился.

— Ты куда? Зачем? Кто звал?

А он:

— Я, батюшка, с тобой! Сражаться хочу!

— Пошел домой! Рано тебе еще — не вырос!

(А парень-то с сосну, смотреть страшно.)

Он, стало быть, лешачонок-то, спорит:

— Нет, как хошь, батька, я с тобой.

А отец его и слушать — не слушает. Сграбастал, да и привязал к лесине. Самую величайшую лесину выбрал, какая в лесу росла, и вязьями прикрутил. Оставил так и ушел.

А лешачонок рвется за ним, рвется — да никак ему не оторваться. Он давай кричать. Такой крик поднял — лес кругом валится.

Счастье его, что недалеко мужик дрова рубил.

«Дай, — думает, — посмотрю, кто это там базанит».

Ну, пошел, посмотрел, да так и обмер. Стоит под лесиной эдакой детина, сам с лесину, не поймешь, он ли к ней привязан, она ли — к нему.

Мужик — бежать, а лешачонок кричит:

— Погоди, брат! Отвяжи меня! Я тебя не забуду.

Мужик и воротился. Взял топор, влез на дерево и перерубил вязья, что под локти ему батька пропустил.

Парень плечи расправил, локти развернул.

— Спасибо, брат, —