Повести писателей Латвии - Харий Галинь

Она проснулась на рассвете. Казалось, только что легла. Взглянула на диван мужа — не приходил. Наручные часы показывали около семи. Надо встать, умыться, пока все спят.

Когда на кухню вошла тетка, Дагния хотела незаметно скользнуть обратно в комнату, да не успела… Поздоровавшись, Мирта принялась жаловаться:

— Угис вчера ударил Ласму. Прямо в лицо. Я давно говорю… Больно балуете мальчишку.

— Спросите лучше у Ласмы, теть!

— Чего? Да ведь ты же мать!

— За что ударил.

— Не знает она.

— Ах, святая невинность! — Дагния попыталась иронизировать, но не смогла, ее захлестнула злоба, и она не сдержалась. — Пусть эта девчонка убирается отсюда, и как можно скорее! С родителями или одна, мне все равно, только чтоб духу ее тут не было. Иначе уедем мы.

— Беги! Беги вместе со своим разбойником! — осердилась Мирта. — Хучь ба прощения попросить заставила. Ну попомни ты мое слово, потом локти кусать будешь.

— Уже кусаю, — горько усмехнулась Дагния.

— Вот, вот…

— Повторяю: чтоб ее тут не было!

— Оставь девчонку в покое! Только свое дите любишь. До чего ж холодное у тебя сердце!

— Ах, вот как… ладно! — сказала Дагния и ушла в комнату, плотно закрыв за собой дверь.

Хорошего мало, вздохнула Мирта. Один бьет, другой защищает, третьего обвиняют. Вчера ужин испортили. Нешто можно доходить до этого? Надо будет еще раз у Ласмы спросить. Ну повздорили с мальчишкой, что ж с того? И помирились бы. Дети завсегда промеж собой спорят. Если бы Дагния своего так сильно не защищала, он повинился б, все и было бы хорошо. С Мартынем надо поговорить, отец все-таки, пусть скажет свое слово. А вражду в доме Мирта терпеть не могла, нет, это ей не по душе.

Сложив свои вещи в рюкзак, Угис прямо с высокого порога клети бросил его в траву, спрыгнул сам и пошел в дом. Отец с Виктором, стоя у недостроенного крыльца, очередной раз что-то обсуждали. Уткнув подбородок в грудь, парень пробурчал «доброе утро», перешагнул через неприбитые ступени и зашел в дом.

Мать, как и вчера, съежившись, сидела на припечке.

— Ты что, не спала?

Дагния подняла отекшие веки:

— Не волнуйся, спала. Немного.

— Пусть они катятся к черту, мам! Я еду домой.

— Домой… — повторила женщина отсутствующим голосом. Она сидела, опустив голову, отчего навис второй подбородок. Глубокие складки, обозначавшие его, уходили вверх по шее и исчезали под сухими, посекшимися волосами. Их высветленный венчик окружал седоватую макушку.

Мать всегда действовала, распоряжалась, и Угису не приходило в голову посмотреть, какая она. Что там смотреть — мать, да и все! Сейчас, когда парень увидел скрываемые признаки старости, его охватила жалость. Однако она тут же потонула в чувстве обиды и негодования. Как отец посмел! Ведь тоже старый! И Ласма… Постыдился бы! Ради себя, ради того, что причинил матери и ему, Угису! Противный, противный, противный! Парню хотелось выкрикнуть эти слова отцу в лицо, но он сознавал, что неспособен на это, за что презирал себя и хотел скорее убежать отсюда, где все, как ему казалось, видят его трусость.

— Кто тебя подвезет до остановки?

— На своих двоих дойду.

— Нет, я не могу отпустить тебя, — Дагния наконец вырвалась из охватившего ее оцепенения. — Как ты в Риге один будешь жить? Что есть?

— До каких пор ты будешь считать меня ребенком?

— Нет, нет… Тогда я тоже поеду. Так будет лучше. Сними чемодан.

Дагния вскочила, выдвинула ящик шкафа, да так и застыла с опущенными руками. В спешке она ошиблась — это был ящик, где хранились вещи мужа. Сверху лежала белая польская рубашка, которую посчастливилось купить в городском универмаге. На серебряную свадьбу, решили они тогда. В углу старые носки, что она привезла Мартыню из Чехословакии, и он тогда был так рад…

— Мам, скорее! Опоздаем.

— Иди, сынок… Поезжай. Я… не могу. Так сразу.

— Почему?

— Нет, нет… Ты не поймешь…

Угис подошел к матери, коснулся кончиками пальцев ее щеки.

— Пришли телеграмму, когда поедешь. Я тебя встречу.

Дагния кивнула головой и прикусила губу, чтобы не разреветься.

Угис вышел во двор, вскинул рюкзак на плечо. Надо идти. Почему он медлит? Чего ждет? Прислушивается, не стукнет ли дверь. Точно! Парень повернулся к дому спиной — он не хочет даже видеть… Одновременно и жаль, и хорошо, что не успел… Вдруг окажется, что все совсем…

— Сынок!

Угис обернулся: спотыкаясь о раскиданные обрезки досок, вытянув руки, к нему бежала мать — в точности как это изображают в фильмах, где сыновей провожают на фронт. Добежав, она упала ему на грудь, истерически рыдая и бормоча, чтобы ее не покидали.

Парень растерялся: как быть? Чтобы успеть на автобус, надо спешить, но мать висела на нем такая бессильная, что приходилось ее поддерживать, чтобы не свалилась в траву. Ища совета и помощи, Угис по привычке оглянулся на отца. Мужчины, пораженные поведением Дагнии, прервали свое затянувшееся обсуждение. Отец, опустив голову, дергал себя за нос. Угис знал — так он делает, когда смущен. Виктор глядел в упор с нескрываемым любопытством.

Угис расслышал, как он сказал:

— Это что за номера?

В это время из дома выпорхнула Ласма в пестром — зеленом с желтым — бикини и накинутом на плечи легком халатике. В руках у нее было полотенце — собралась умыться у колодца, как всегда по утрам.

— Мне надо идти, — Угис легонько оттолкнул мать.

Дагния, увидев девушку, догнала ее, сорвала халат, выхватила полотенце, бросила их на землю и стала топтать ногами.

— Вот так, вот так! На тебе! На!

Ласма, вскрикнув, убежала в дом. В тот же миг проем двери заполнили две фигуры, то были старая Мирта и Олита.

Лицо Угиса пылало. Он резко повернулся и пошел прочь, прямо через поле, не разбирая дороги.

Мартынь хотел было приблизиться к жене, чтобы утихомирить ее, но Дагния так страшно крикнула, чтоб не смел подходить, что муж отступил.

— Что это с ней? Помешалась, что ли? — недоумевала Олита.

— Она с утра чудная какая-то. Приказала, чтоб Ласму услали отсюда, — рассказывала тетя.

Дагния, устав от самой себя, пнула ненавистные тряпки и уселась на траву.

Теперь скрыть уже ничего нельзя, понял Мартынь. Если он не хочет поступиться мужским самолюбием и, как собака, поджав хвост, под кроватью выжидать, когда уляжется хозяйский гнев, он должен объяснить, почему происходит эта сцена.

— Мы с Дагнией разводимся… — вымучил он.

— Ничего подобного, — жена вскочила на ноги. — Если бы мужик женился на каждой девке, с которой переспал, то ему раз десять пришлось бы жениться…

— Дагния, не устраивай базар! — прервал ее муж.

— Если б ты не вел себя как потаскун, я бы не устраивала.

Олита, чувствуя недоброе, поспешила в комнату к Ласме за разъяснением.

У Мирты отвисла нижняя беззубая челюсть; прикрыв рукой темную впадину рта, она бормотала:

— Как же так… Как же это?

— Если ты… если ты был с моей дочерью, я тебя в порошок сотру! — потрясая кулаками, оскорбленный отец пошел на Мартыня.

— Ласма совершеннолетняя. Мы любим друг друга… поженимся, — оправдывался Тутер.

Это обещание еще больше взбесило Виктора: очень ему нужен в зятья этот спринтер.

— Жених нашелся! — издевался Виктор. — Для того ли я растил, учил, одевал свою дочь, чтобы выдать ее за кретина моего возраста!

— Ай-ай, — качала головой Мирта. — Ну и судьба у молодой девчонки, что у цветка придорожного: кто мимо ни пройдет, норовит лепесток оторвать. Только зачем позволять-то? Уж такая вроде девчонка хорошая, и вот на тебе…

— Ласма! — закричал Виктор. Лицо его налилось, лоб пересекла взбухшая жила. — Куда ты подевалась, черт возьми!

В дверях показалась Олита.

— А ты, старая квашня, не вздумай защищать! Я вам покажу, что значит отец! На этот раз не обойдется тем, что нос в землю уткнешь. Как следует оттаскаю! Лучше бы разбилась, чем связалась с этим… этим…

— Опомнись, что ты говоришь! — одернула мужа Олита.

— Молчать, я сказал!

Жена испугалась, видя, как Виктор дрожащей рукой сжимает тяжелый плотницкий молоток. Такого — со зверскими глазами и Перекошенным ртом — Олита его видела впервые за двадцать лет супружеской жизни.

— Скоро эта шлюха покажется или мне сходить за ней?

Ласма, опустив голову, остановилась за спиной у матери.

— Подойди поближе, дочка, подойди! — Виктор исходил ядом. — Встань рядом с женихом, чтоб и мы посмотрели, какая пара из вас получается!

Девушка мгновение колебалась, потом отодвинула мать в сторону. Взлетели откидываемые с лица волосы, и она, как была, почти обнаженная, повисла у Мартыня на локте.

— Тьфу! — сплюнула Мирта. — Ни стыда, ни совести. Я говорила: добром не кончится, коли в доме нугисты завелись.