Труженики моря - Виктор Гюго

Через шесть часов будет около полуночи. Как же в такой час уйти отсюда, каким фарватером проплыть среди всех подводных камней, непроходимых даже днем, и как глубокой ночью выбраться из засады рифов?

Поневоле приходилось ждать до утра. Из-за шести потерянных часов он терял по меньшей мере двенадцать.

Нечего было даже и думать о том, чтобы ускорить отплытие, заранее открыв вход в теснину рифа. Заграждение могло понадобиться во время следующего прилива.

Жильяту пришлось отдыхать.

Сидеть сложа руки - вот чего он еще ни разу не делал с тех пор, как попал на Дуврский риф.

Вынужденный отдых раздражал и почти возмущал его, как будто в том была его вина. Он говорил себе: "Что подумала бы обо мне Дерюшетта, если бы увидела, как я тут бездельничаю?"

Но передышка, пожалуй, была небесполезна.

Теперь Жильят мог воспользоваться лодкой и решил в ней переночевать.

Он отправился на Большой Дувр за овчиной, спустился оттуда, поужинал несколькими моллюсками и двумя-тремя морскими каштанами, жадно допил остаток пресной воды из почти пустого жбана, закутался в овечью шкуру, которая приятно согревала его, лег, как сторожевой пес, у самой машины и, надвинув шапку на глаза, заснул.

Спал он крепко. Так спится, когда все дела сделаны.

X

Море предупреждает

Среди ночи Жильят внезапно проснулся, словно от толчка развернувшейся пружины.

Он открыл глаза.

Дувры над его головой были освещены: на них как будто упало отражение яркого пламени. Вся черная стена рифа была словно в отблеске огня.

Где был источник этого огня?

В воде.

На море творилось что-то необычайное.

Казалось, вода была охвачена пожаром. Всюду, куда только ни падал взгляд, море внутри и вокруг рифа пылало.

То не было красное пламя: оно нисколько не походило на жаркое полыханье кратера и горнила. Ни потрескивания, ни тепла, ни багрянца, ни гула. Синеватые полосы на воде лежали складками савана. Широко разлившееся бледное сияние трепетало на водной поверхности. Но то был не пожар, а его призрак.

Словно бесцветное зарево нездешнего огня вспыхнуло в могильном склепе.

Вообразите воспламенившуюся тьму.

Ночь, расплывчато-мутная, беспредельная ночь, казалось, была топливом для этого холодного огня. Таким мог представляться свет лишь слепцу. Мрак был неотделимой частью фантастического освещения.

Морякам Ламанша известна эта неописуемая фосфоресценция моря, служащая предупреждением мореплавателям.

Изумительнее всего она недалеко от Изиньи, у Большого В.

При таком свете предметы теряют реальность. Под призрачными его лучами все становится каким-то прозрачным. От скал остаются лишь очертания. Якорные канаты кажутся раскаленными добела железными полосами. Рыбачьи сети под водой - словно огненная вязь. Половина весла из черного дерева, другая же, что под водой, - из серебра. Капли, срываясь с весла в волну, осыпают море звездами. За лодкой тянется сверкающий след. Мокрая одежда на матросах светится, точно объятая пламенем. Опустишь руку в воду и вынимаешь ее в огненной перчатке; пламя это мертво, его и не чувствуешь.

Вся рука по плечо будто горящая головня. Видишь, как под волной в пылающем потоке катятся какие-то морские твари.

Пена искрится. Огненными языками, змеящимися молниями мелькают в бесцветной глубине рыбы.

Этот свет проник сквозь закрытые веки Жильята. Он-то и разбудил его.

Пробуждение было своевременным.

Отлив кончился; вновь поднимался прилив. Пока Жильят спал, труба машины освободилась, а теперь ее опять готовилась схватить зияющая пасть висевшего над ней судна.

Труба медленно возвращалась на старое место.

Ей достаточно было подняться на один фут, и она оказалась бы в чреве Дюранды.

Подъем на один фут для прилива - дело получаса. Труба, хоть над ней и нависла угроза, была пока еще на свободе; чтобы воспользоваться этим, в распоряжении Жильята оставалось всего полчаса.

Он сразу вскочил.

Медлить было нельзя, но все же он простоял несколько минут в раздумье, смотря на фосфоресцирующую воду.

Жильят знал море до тонкости. Как бы оно на него ни сердилось и как бы иной раз плохо с ним ни обращалось, они издавна были сотоварищами. То таинственное, что зовется океаном, не могло замыслить ничего такого, чего не разгадал бы Жильят. Наблюдательность, мечтательность и одиночество сделали его ясновидцем погоды - тем, кто по-английски называется weather wise.

Жильят подбежал к брам-гордень-блокам и потравил канат; затем схватил багор и, упираясь им в скалы, подтолкнул ботик, который больше не удерживался фертоинг, на несколько саженей дальше от Дюранды, к выходу из теснины, поближе к заграждению. Места для маневра было вволю, как говорят гернсейские матросы. Не прошло и десяти минут, как лодка уже была выведена из-под остова парохода. Нечего было бояться, что труба снова попадет в западню. Пусть теперь поднимается прилив.

Однако Жильят как будто и не думал собираться в путь.

Пристально вглядевшись в фосфоресцирующее море, он поднял якоря, но не для тош, чтобы сняться с места, а чтобы снова поставить лодку фертоинг, и поставить очень прочно, - правда, возле самого выхода.

До сих пор он пользовался только двумя якорями ботика и не прибегал еще к маленькому якорю с Дюранды, найденному им, как известно, среди подводных камней. Пароходный якорь лежал наготове в лодке, вместе с целым запасом тросов, такель-блоков и с якорным канатом, прихваченным легко рвущимися стопорами, которые не дают якорю ползти. Жильят бросил и этот третий якорь, тщательно подвязав канат к тросу, один конец которого был взят за рым якоря, а другой соединялся с брашпилем ботика. Таким образом он поставил лодку на три якоря - в положение более надежное, чем на двух якорях фертоинг. Все это говорило о том, что Жильят весьма озабочен и что он удвоил предосторожности. Моряк угадал бы в этих действиях нечтоподобное постановке на якоря на время непогоды, когда можно опасаться течения с подветренной стороны.

Фосфоресценция, за которой Жильят внимательно наблюдал, быть может, грозила бедой, но в то же время оказывала услугу. Не будь ее, он все еще оставался бы пленником сна и жертвой ночи. Она разбудила его и светила ему.

Она озаряла риф тусклым светом. Но это освещение, вызвавшее такое беспокойство у Жнльята, сослужило ему службу, обнаружив опасность и сделав возможным маневр судна..

Теперь он мог поставить паруса, когда вздумается: лодка с машиной на борту была свободна.

Но Жильят, казалось, забыл о возвращении на Гернсей.

Поставив ботик на три якоря, он принес из своего склада самую крепкую цепь, какая только у него была, и, прикрепив ее к гвоздям, вколоченным в оба Дувра, укрепил ею с внутренней стороны заслон из бортовой обшивки и брусьев, уже защищенный снаружи другой цепью, натянутой крестообразно. Он и не собирался открывать выход из ущелья, наоборот, - запер его крепко-накрепко.

Фосфоресцирующее море все еще светило ему, но слабее.

Правда, уже занималось утро.

Вдруг Жильят насторожился.

XI

Имеющий уши да слышит

Ему послышались какие-то слабые, неясные звуки, долетавшие из бесконечных далей.

Морская пучина порою глухо рычит.

Он снова прислушался. Отдаленные раскаты возобновились. Жильят покачал головой, как человек, понимающий, в чем тут дело.

Через несколько минут он уже был на другом, восточном конце пролива, еще не загражденном, и мощными ударами молота вколачивал огромные гвозди в гранитные устои ворот ущелья, примыкавшие к утесу "Человек", как он это сделал между Дуврами.

Гнезда для гвоздей были подготовлены заранее: в расщелинах скал прочно сидели деревянные клинья, почти все из сердцевины дуба. С этой стороны риф выветрился и был усеян множеством трещин, поэтому Жильяту удалось вогнать туда еще больше гвоздей, чем в подножие обоих Дувров.

Фосфорическое свечение вдруг померкло, будто его задули сверху; на смену ему пришел предрассветный сумрак, светлевший с каждой минутой, с каждой секундой.

Вбив гвозди, Жильят притащил балки, затем веревки, затем цепи и, не поднимая глаз, ни на миг не отвлекаясь, стал укладывать балки горизонтально, перевязывая их канатом; он воздвиг поперек узкого входа сквозную плотину, подобную тем волнорезам, которые признаны современной наукой.

Кому случалось видеть, например, в Рокене на Гернсее или в Бурдо во Франции, чего можно добиться при помощи свай, вбитых в скалы, тот поймет, насколько мощны эти простейшие приспособления. Сквозной волнорез представляет собою сочетание того, что во Франции именуется "струенаправляющей дамбой", с тем, что в Англии именуется просто "дамбой". Такие волнорезы как будто служат рогатками против бури. Когда борешься с морем, надо пользоваться тем, что сила эта может дробиться.

Тем временем взошло солнце, погода стояла ясная. Небо было чисто, море спокойно.