Донос - Юрий Запевалов

– Ты неправильно стартуешь, задняя колодка далековато, вот посмотри, – он показал старт и поинтересовался:

– Спринтеры, вроде, в одиночку не тренируются. Ошибок много можно наделать. Ты откуда?

– Из Горного, институтский, но я не спринтер, я лыжник. А если бегаю летом, то только длинные – пять или десять.

– Ну ты парень даешь, я думаю – что за спринтер стартует так неловко, а ты выходит лыжник. А почему сотки бегаешь?

– Резкость потерял за лето. Выносливость вроде в норме, а ускориться не могу.

– Зимой в эстафетках стартуешь?

– Когда как, не обязательно, чаще на последнем этапе бегу. Но и стартовал не один раз. Но не люблю старт – мне разгон нужен, а на быстром старте задыхаюсь, долго не могу прийти в себя. Пока опомнишься – все уже далеко убежали, а догонять – сами знаете, не всегда и догонишь.

– А с сотками не перебарщиваешь? Ты ведь по пять тысяч набегаешь.

– Я же с отдыхом. А потом – как получить скоростную выносливость? Только на сотках, ну еще четыреста. Но четыреста для меня пока тяжело.

– Хочешь, потренируемся вместе?

– С охотой, только не знаю, не сочтут ли предателем, скажут в «Динамо» перешел.

– Не скажут, я договорюсь с Иваном Васильевичем.

Так я познакомился с Баженовым Виктором Степановичем, он тогда в Перми чуть ли не единственным мастером спорта в лыжах был, бегал еще, для себя, но прилично, не все молодые могли за ним удержаться на длинных «тягунчиках».

Я стал тренироваться с «динамовцами», но бегал только за институт. Впрочем, бегал я и с институтскими, тренировал нас тогда Петр Васильевич, мы его звали просто Петя, был он молод и чрезвычайно талантлив. Но что-то у него произошло, какой-то несчастный случай, он перестал выступать, попал в полное забвение, его разыскал Иван Васильевич и предложил работу. Спас парня от хандры и полного разочарования. За работу тот взялся горячо и добросовестно, быстро составил нам индивидуальные планы, по которым мы после общей часовой разминки и работали.

Динамовские пятиборцы часто уезжали на сборы и зимой мы с Баженовым бегали вместе едва ли более десяти пятнадцати раз. Но он очень помог мне в технике скольжения и особенно в работе руками. Через год Петя, после пояснения, как надо работать правильно, всегда для показа посылал на «технический» круг меня. «Покажи как надо».

Но все это зимой, а пока свое свободное время я проводил на стадионе. Вечером с легкоатлетами бегунами работал Пугачев, я и у него понемногу бегал, в общем, с пугачевскими нагрузками да с моими «соточками», за день прилично набиралось. Поэтому в дни тренировок с Пугачевым я пробегал меньше соток, но и этого хватало, уставал жутко, по вечерам никуда не тянуло, хотя город был веселым, молодежным, развлечься было где и было с кем. Ребята наши и развлекались, и тренироваться успевали, я же жил в общежитии как отшельник – ни с кем и никуда. Но, как говориться, «судьбу на телеге не объедешь».

Однажды бежали мы кросс вместе с пятиборцами – я часто стал тренироваться с ними по их полной программе. Мне особенно нравилось фехтование и как-то быстро мне удалось освоить основные приемы. Конечно, с ними я тягаться не мог, но все чаще и чаще стал кое у кого выигрывать. Ребята шутили – бросай ты лыжи, мы из тебя сделаем классного пятиборца!

Так вот, однажды бежали мы, пятиборцы в беге нам, лыжникам, не соперники, я бежал впереди, вдруг за что-то запнулся, упал, рукой воткнулся в колючую проволоку и распорол ладонь. Баженов привел меня в медпункт.

– Варя, посмотри, ладошку распорол, обработай, если что-то серьезное, доставим к врачу, в больницу. – И ушел, у него там команда осталась.

Протянув руку для обработки я поднял глаза на Варю и обомлел, забыв про рану.

Передо мной – диво, белокурая царевна, точеное лицо, прямые волосы, не очень длинные, но и не короткие, спокойно свисающие до грациозной, вот уж поистине лебединой, шеи, перетянутая выше талии блузка, с полоской живого тела между обтяжкой и юбочкой. Я не удержался, прикоснулся свободной ладошкой за живое. Она не дернулась, не запсиховала, серьезно так посмотрела прямо в глаза.

– Мал еще, подрасти.

– Да ничего вроде, девчонки не жалуются, – бравировал, конечно, никаких девчонок я еще не знал.

– Ладно, девчоночник, потерпи, сейчас больно будет. Где это тебя угораздило, рана-то глубокая!

– В траве проволоки кусок, колючей, я упал и рукой прямо на нее, да «с протяжкой». Вот, сама видишь.

– Ничего страшного, потерпи. Сейчас обработаем, до утра не разбинтовывай, а завтра снова загляни ко мне.

– Да я теперь каждый день лечиться здесь буду. Знаешь, сколько у меня этих болезней!

– Иди уж, болезненный.

В медпункт теперь я заходил и до, и после тренировки.

А вечерами мы уходили на Каму, садились в лодку, спускались до одинокого острова, там, на старых покосах, в копнах душистого и не пересохшего еще сена, появился у нас укромный уголок и впервые познал я наслаждение и счастье любить красивую женщину, любоваться, восторгаться ею, беречь – и женщину и любовь. Это было что-то удивительное, непознанное, ненасытное. Мы сооружали в сене нечто глубокой «ложбины», расстилали принесенные с собой одеяла, падали на это легкое сооружение, утопали в мягкой копне и… исчезали. Из этого мира, из жизни, из бытия. Молодые, ненасытные, мы забывали все, спохватывались на некоторое время, устав от очередного взрыва страстей и снова вскоре, через минуты, погружались в наслаждение. Едва только заканчивался очередной приступ ненасытности, едва мы откидывались, задохнувшиеся, на колючее сено, гибкие и чувствительные Варины пальцы легко скользили по уставшему телу, касались безумного места, ласкали его, возбуждая и снова взрыв, стон, безумие, снова ненасытное, ни с чем не сравнимое наслаждение. Женское тело извивалось, нежные бедра становились могучими, они твердо сжимали мое, ни к чему ни чувствительное, забывшееся в экстазе тело, они заставляли – еще, еще – мы почти теряли сознание.

Возвращались поздно, спать я уже не мог, тренировался через силу. Пугачев вскоре заметил что-то неладное и быстро отправил нас в спортивный лагерь. На очередные сборы.

Лагерь был далеко, за Камой, там мы много гребли и бегали, а я никак не мог дождаться возвращения, встречи с любимой и единственной, о которой день и ночь думал, писал ей стихи, завалил медпункт письмами, этими стихами, и не получил ни одного ответа.

Вернулись мы в конце октября, уже и снегу насыпало, я в тот же день побежал в медпункт. Вари там не было.

– А где Варя, – робко спросил я у старушки, сидевшей с вязанием в медпункте.

– Варя? А вы кто ей будете?

– Никто, друг.

– Юра, что ли?

– Да, Юра.

– Варя просила вам передать, что она выходит замуж, чтобы вы не вздумали искать ее, и не дай бог, навестить. У нее могут быть из-за вас неприятности. Так что, вы уж, молодой человек, не подведите девушку перед венцом.

Я вышел убитый и растерянный, пошел крутить круги по беговой дорожке, сколько я их накрутил – не замечал, и дал себе клятву – отныне никаких женщин, никаких девушек, нет коварнее и злораднее красивых, и пошли они все к черту!

Так началась, пронеслась скоротечно и закончилась моя первая и единственная в те мои восемнадцать лет любовь.

Никогда больше, ни к одной женщине, не было у меня такого искреннего и восторженного влечения.

39

Домой Олег привез меня на своей машине. «Жигуленка» мне не вернули, когда я спросил, могу ли забрать машину, следователь ответил, что он ее еще не смотрел, ему надо убедиться, что там ничего не спрятано – в общем очередная чушь, отговорка, что им далась эта старенькая, выпуска 1976 года, машина, мне до сих пор непонятно.

Встретились мы с женой у калитки, ни о чем не говорили, обнялись молча и долго так простояли – все было ясно без слов.

Дети уехали, мы остались вдвоем, тогда-то она и рассказала, как ее преследовали, оскорбляли, как над ней буквально издевались Катков и его команда.

За домом установили слежку, телефон прослушивался, Катков постоянно рвался в дом – «мне надо показать вам одну бумагу!». Жена его не пустила.

– Покажите постановление на повторный обыск!

– Да я на вас ОМОН напущу!

– Напускайте, я знаю, что вы все можете, все в вашей власти, но домой я вас без детей и адвоката не пущу.

– Ничего, дождетесь, мы выгоним вас обратно в вашу Якутию, что вы сюда приехали, жили бы в своем Мирном!

– Ну вот, видите, вам уже дали право определять, кому где жить! Я же говорю, вы всесильные, вы можете все.

Сама с утра из дому уезжала к внукам – родители их большую часть времени проводили в Нижнем. То с передачей, то у адвоката или у следователя.

В деревне, вокруг дома и на дорогах, Катков расставил посты из своих людей – раз добровольно не пускает, подкараулим, когда будет возвращаться и зайдем в дом вместе с ней, куда она денется.