Дикари Гора - Джон Норман

— О-о-о! — простонала она, и затем я взял её снова.

На сей раз её рабские судороги, хотя и начальные, недоразвитые, были безошибочны.

— Как давно Ты была девственницей?

— Тысячу лет назад, — она улыбнулась. — Нет, я думаю, что возможно, даже десять тысяч лет назад.

— Ты чувствуешь теперь себя меньше, чем Ты была прежде, — спросил я, — менее важной, какой-то менее значимой?

— Не-е-ет, — сказала она, улыбаясь, — Я чувствую себя в десять тысяч раз важнее, значимее, чем то, кем я была прежде.

— О девственности, насколько я это знаю, на английском языке, говорят как о том, что могло бы быть потеряно. С другой стороны, в гореанском о ней обычно задумывается как о чём-то, что должно перерасти, или изменить.

— Это интересно, — отметила она.

— Кем в английском языке, будет женщина, которая не является девственницей? — спросил я.

Она задумалась на мгновение.

— Недевственница, я полагаю, — ответила она.

— Это различие в гореанском очерчивается различными способами, — начал я объяснять рабыне. — Самым близким к английскому являются различия между терминами «глана» и «метаглана». «Глана» означает статус девственности, а «метаглана» обозначает статус последующий девственности. Ты видишь различие?

— Да в гореанском девственность расценена как статус, который будет наследоваться.

— Другой способ понять различие с точки зрения «фаларина» и «профаларина». «Профаларина» определяет статус, предшествующий «фаларина», который является статусом женщины, которая хотя бы раз взята мужчиной.

— Здесь, — отозвалась она, — статус девственности расценён как тот, который предшествующий, но ещё не достигший, статуса фаларина.

— Да, — согласился я. — В первом случае, за девственностью, как видишь, что-то следует, а во втором, она оценивается как что-то, что задумано, как простое предшествование статусу фаларина. Это подразумевает, что она ещё не фаларина.

— Обе эти формулировки очень отличаются от английских, — заметила она. — В английском языке, как я теперь вижу, о девственности говорят как положительной собственности, и недевственность, несмотря на её очевидную и весомую важность, и даже её потребность, для продолжения рода, кажется, расценивается, как что-то являющееся просто отсутствием собственности, или лишением собственности.

— Да, — согласился я с её заключением. — Это — как если бы весь спектр был разделен на синий цвет и не-синий цвет. Легко понять, что не-синий цвет в каждой части реальнее, и ещё обширнее и разнообразнее чем просто синий цвет.

— Да, — поддержала она.

— Эти патологические концепции, внушенные благодаря разговорному языку, могут произвести искажения понятий действительности, — развивал я свою мысль дальше.

— Я понимаю, Господин.

— В гореанском, в отличие от английского, обычный путь, очерчивания различий в терминах «глана» и «фаларина». Отдельные слова, они, используются для отдельных свойств или условий. Оба условия, если можно так выразиться, получают сходный статус. Оба расценены как являющиеся одинаково реальными, одинаково положительными.

— Да, Господин.

— Иногда, метафорически в английском языке, однако, различие между девственницей и женщиной очерчивается, почти в гореанских интонациях. Строго говоря, в английском языке, женщина могла бы и женщиной и девственницей.

— А гореане говорят свободно о таких вещах? — поинтересовалась она.

— Свободные люди обычно не говорят свободно об этом, Например, является ли свободная женщина — гланой, или фалариной — это очевидно её дело, и ничьё другое. Такие интимные вопросы хороши в пределах прерогатив её частной жизни.

— Однако, подозреваю, что такие вопросы, не в пределах прерогатив частной жизни рабыни.

— Конечно, нет, — засмеялся я. Такие вопросы — это общие сведения о рабынях, такие же, как цвет их волос и глаз, или размера их ошейников.

— А мои самые интимные измерения?

— Это такие же общие сведения, — уверил её я, — если кому-либо это интересно.

— Какая же часть личной жизни мне разрешена?

— Никакая.

— А какие-нибудь секреты у меня могут быть?

— Ни одного.

— Понимаю, — вздохнула она.

— Теперь, Ты, возможно, немного лучше, чем прежде понимаешь. Что это значит быть рабыней.

— Да, Господин.

— Твое вскрытие, например, не должно остаться тайной, — заметил я.

— Кровь, которую Вы размазали на моей ноге, позволит всем увидеть это, — улыбнулась она.

— Ты боишься критики и насмешек других девушек? — спросил я.

— Я боюсь только того, что я, возможно, не достаточно понравилась своему Господину.

— Превосходный ответ, — похвалил я рабыню.

— Ведь они, тоже скоро будут бояться.

— Да, — согласился я с ней.

Я задавался вопросом, знала ли она, как точно она сказала. Девушки на цепи, что однажды откроется, чтобы отправить их служить мужчинам, обычно вскоре начинают конкурировать между собой, и легко оценить, кто будет служить владельцам лучше всего, а те, кто упорно не вступает в это соревнование, те обычно становятся первыми, кто идёт на корм слинам.

— Я была глана, — она улыбнулась. — Теперь я — фаларина.

Я положил ей на рот свою руку, и сильно прижал, принуждая замолчать. Потом я убрал руку и сказал:

— Такие определения используют, говоря о свободных людях. Они применимы к рабыням, не более чем к самкам тарсков.

— Да, Господин.

— Ты была девушкой белого шелка, — пояснил я. — Теперь Ты — красный шелк.

— У нас нет прав, в таких вопросах, на те же самые слова как у свободных людей? — опешила она.

— Нет, — ответил я жёстко.

— Я всё понимаю, Господин, — сказала она, со слезами в глазах.

— Даже здесь, обрати внимание, оба слова предполагают равный статус. Оба понятия одинаково положительны, оба свойства задуманы как являющиеся одинаково реальными.

— Это верно.

— Безусловно, белый цвет в контексте «девушки белого шелка», имеет в гореанском оттенок скорее невежества, наивности, и нехватки опыта, и в гораздо меньшей степени предполагает чистоту и невинность. Красный цвет в контексте «девушки красного шелка», с другой стороны, ясно означает опыт. Каждый ожидает, что девушка красного шелка, например, не только будет в состоянии найти дорогу к его мехам, но под кнутом, властью и унижением, возможно в цепях, окажется чувственным сокровищем в пределах оных.

— Я — красный шелк, — проговорила она. — Возьмите меня.

— Возможно, — пообещал я, и начал нежно ласкать её.

— О-о-о! Да!