Вампиры. Опасные связи - Ингрид Питт

Вот так все и было. Своеобразный вызов для меня. Я могу продолжать писать о людях, но, встреть я Влада вновь, я бы со всей честностью отчиталась, что в моем послужном списке числится и история о вампире».

В земле Ханаан, иначе зовущейся Эрец-Исраэль, весной года 1197 по календарю христиан, мусульмане молились беспрепятственно и открыто, но с некоторой тревогой. Евреи, для которых весной наступала пора празднования Песаха, исчисляли этот год как 4957. Они молились тайно, но с не меньшей тревогой. Оба народа пережили бесчинства и жестокости трех Крестовых походов. Каждый мужчина понимал, понимала каждая женщина — затишье не продлится долго, и Четвертый крестовый поход последует за третьим так же точно, как верблюды пересекают пустыню с собственным запасом воды в горбах.

Первые три кампании христиан обернулись полным опустошением. Огромное число мусульманских семей было вырезано; евреи, ложно обвиненные в кровавых ритуалах, слишком ужасных, чтобы быть правдой, отказались принять христианство, отречься от Ав ха-рахамим, Отца Милосердного, и сложили головы, прославляя имя Его.

Крестоносцы лишили отцов счастья увидеть, как возмужают их сыновья; отняли у невест женихов, и теперь обеим общинам было очень трудно следовать наказу святых отцов или Аллаха плодиться и размножаться.

Поэтому Мейер бен Иосиф и Хамид аль Фазир, главы среди своих, осознающие, что перед лицом грядущего зла им всем понадобится защита, поддерживали друг друга.

— Если мы будем повержены, горстка выживших перестанет чтить наших богов, — говорил Мейер.

И Хамид соглашался.

В первый вечер Песаха, все из той же религиозной солидарности, мусульманин принял приглашение посетить праздничный ужин, который новоиспеченный его друг называл седером.

— Так я получу возможность, — объяснял он своим людям, — стать свидетелем их обрядов. Если они не пьют кровь христианских детей, как рассказывалось, то мы сомкнем наши ряды, чтобы защитить город от захватчиков, когда те придут.

И вот настал час, когда Хамид вместе с семьей пришел в дом Мейера, где его встретили сам хозяин с женой Розой и их единственный выживший ребенок — дочь Девора. Склонив в почтении головы, они слушали, пока глава семейства рассказывал историю своего народа, пересекшего пустыню в поисках Земли обетованной. Звучали красивые песни, и евреи кивали в такт молитвам.

— Разлей остаток вина, Мейер, — сказала Роза наконец. — Я вижу, наши гости проголодались.

Мейер поделил лишь небольшое количество молитвенного напитка между мусульманами, ибо знал, что вино претит им из религиозных соображений. Остаток он вылил в глубокий кубок, стоявший в другой части стола, — для пророка Илии. И тут в дверь постучали. Рука Мейера дрогнула от неожиданности, и несколько капель священного вина попало на скатерть, сотканную Розой. Еврей поморщился; вина и без того очень мало. Еще один кубок на столе, свободное место для особого гостя — такова была традиция, и Мейер ни за что не пренебрег бы ею, но незнакомцу понадобилось явиться именно в этот момент седера. Какое-то чудесное совпадение.

— Здесь главное — точность, — сказал Мейер, думая про себя, что у пророка хороший нюх, и велел своей шестнадцатилетней дочери: — Ступай, Девора, открой дверь нашему гостю.

Девушка не удивилась, ибо каждый год на Песах отец не самым незаметным образом постукивал по крышке стола и просил ее младшего брата пойти к двери и впустить пророка Илию. Разумеется, на пороге никогда никого не было, но отец утверждал, что дух Илии вошел в их жилище.

На этот раз случилось иначе.

Снаружи, во мраке сумерек ждал высокий человек в длиннополых одеждах, чье прекрасное лицо выражало невыносимую усталость. Немного позади стоял другой гость; его наружность и манеры выдавали в нем слугу.

— Добро пожаловать в наш дом, — приветствовал их Мейер, провожая к столу и думая, что Розе придется накрыть хотя бы на еще одного человека. — Может быть, не хоромы, но один из лучших в Меа Шеарим.

Жестом гость приказал слуге оставаться на месте и последовал за Мейером. Мантии он не снимал и в глаза хозяину не смотрел.

— Помолишься с нами над вином? — предложил еврей, наказывая себе не забыть передать с Деворой ужин слуге, оставшемуся на улице.

Гость сел за стол, но говорить не спешил; не пригубил вина, не отведал пищи, даже когда с молитвами было покончено. Он был смуглым, но явно не из здешних мест.

— Какой дорогой ты прибыл, странник? — спросил Мейер, гадая, прислали ли этого человека, чтобы понаблюдать за кровавыми ритуалами, приписываемыми евреям. Если так, он покинет сей дом разочарованным.

— Я следую дорогой Человечества, — таков был ответ.

И более гость не вымолвил ни слова.

Ужин был окончен, и оставалась еще одна традиция перед завершающим вечерю гимном. Девору — прежде старшее, теперь единственное дитя — послали за спрятанным ею по обычаю куском мацы, именуемым афикоменом.[25]

— Пусть дочь наша отнесет еды и вина человеку, что ждет снаружи в лучах лунного света, — сказал Мейер Розе. — Я награжу Девору за возвращение на стол афикомена, — объяснил он гостям, — ибо без этого куска хлеба седер не может считаться завершенным. Это не займет у нее много времени. Мы с Розой видели, как дочь прятала его в саду.

Но время шло, Девора не возвращалась, и незнакомец поднялся, чтобы уйти. Мейер пожелал ему Божьей помощи в пути и взглянул на мусульман, надеясь, что и они соберутся восвояси. Хозяин дома приложил уйму усилий, чтобы ужин удался, но слишком велико было напряжение. Он хотел только одного: чтобы все поскорее закончилось.

Когда прошли всякие сроки для Деворы вернуться с хлебом, название которого переводилось как «то, что придет после», Роза сказала:

— Я волнуюсь за нашу дочь. Это ее время месяца, нехорошо ей быть на улице в столь поздний час совсем одной.

Мейер извинился перед гостями и вышел на поиски.

Он нашел девушку в маленькой беседке посреди сада, которую каждую осень украшали, прославляя щедрость Бо-жию. В руке Девора держала афикомен. Молча она протянула хлеб отцу.

Молча он взял его.

— Мы ждали тебя. Все, кроме незнакомца. Он вернулся во мрак, из которого пришел.

— Я была с ним, — отозвалась Девора. — И должна была накормить его слугу.

С тех пор дочь Розы и Мейера бен Иосифа ни разу не заговаривала ни о двух мужчинах, ни о ребенке слуги, зачатом в Песах, в ее период месяца, который теперь рос в ее чреве. Время шло, Девора все больше замыкалась в себе, становилась молчаливой и угрюмой. Всякий раз, проходя мимо зеркала, она замечала капли крови на его поверхности, и стыд перед отцом охватывал ее, стыд перед единственным выжившим мужчиной в семье. Вскоре она перестала слушаться его или любого другого мужчину. Ей хотелось умереть при родах, и поэтому, выпекая халу, она нарочно не отделяла часть от теста, которую положено было отдавать священнику в качестве десятины.