Сказание о Мануэле. Том 1 - Джеймс Кейбелл

Но девушка очень грустно покачала своей великолепной головкой.

— Я не понимаю вас и боюсь. Вы говорите глупости, а в вашем лице я вижу лицо Юргена, как можно видеть лицо мертвеца, утонувшего в мутной воде.

— Однако я поистине Юрген, и, как мне кажется, впервые с тех пор, как мы расстались. Я силен и восхитителен — даже я, который так долго насмехался и играл, поскольку думал о себе, как о вообще никчемном человеке. То, что случилось с тех пор, как мы с тобой были молоды, — лишь растаявший туман. И все мое существо полно неутолимой жажды тебя, моя дорогая, и я не отпущу тебя, потому что лишь ты, ты одна — Желанье Сердца Моего.

Девушка взглянула на него очень серьезно и смущенно нахмурилась, а ее нежные юные губы слегка раскрылись. И вся ее мягкая прелесть была озарена светом небес, приобретавших цвет золотого песка.

— Но вы говорите, что вы — сильны и восхитительны, а я могу лишь дивиться таким речам, так как вижу то, что видят все люди.

И тут Доротея показала ему зеркальце, висевшее на длинной бирюзовой цепочке у нее на шее. И Юрген внимательно всмотрелся в испуганное глуповатое лицо пожилого человека, которое он обнаружил в зеркале.

С ужасающей внезапностью к Юргену вернулся здравый рассудок: и пыл его страсти угас, и жар, буря и стремительное кружение затихли, и человек почувствовал себя очень утомленным. А в тишине он услышал пронзительный крик птицы, которая, казалось, искала то, чего никак не могла найти.

— Я получил ответ, — сказал ростовщик, — однако я знаю, что он не окончательный. Дороже любой небесной надежды был тот миг, когда впервые проснулись устрашающие догадки при виде незнакомых прелестных черт на лице Доротеи. Тогда — то я и заметил нежный румянец, покрывавший ее лицо от подбородка до лба, когда наши глаза встретились, и обнаружил новый свет в сияющих глазах, которые больше не могли совершенно честно встретиться с моим взглядом. Пусть будет так, я не люблю жену гетмана Михаила…

…Горько вспоминать, как мы предавались нашей любви и находили служение ей прелестным. Мучительно воскрешать в памяти сладость тех клятв, что объявили ее моей навеки, — клятв, что прерывались долгими, незабываемыми поцелуями. Мы тогда обычно смеялись над гетманом Михаилом, мы смеялись вообще надо всем. И некоторое время, целое лето, мы были такой прекрасной, привлекательной и чистой парой возлюбленных, какая только известна миру. Но пусть будет так, потому что я не люблю больше жену гетмана Михаила…

…Наша любовь была честна, но недолговечна. Никто не может оживить ее, поскольку ножки Доротеи растоптали жизнь этой любви. Однако раз эта наша жизнь тоже завершилась — эгоистичная жизнь, которая не могла позволить нам любить кого — либо другого, — не должны ли мы каким — то образом добраться до той веры, которой мы поклялись перед вечностью, и вновь ощутить удовлетворение в некоем сказочно — красочном царстве? Я думаю, это несомненно произойдет. Пусть будет так, я не люблю жену гетмана Михаила.

— Что ж, слушать вас — одно удовольствие, — заметила Доротея, — поскольку я вижу, как вы обращаете свою печаль в сырье для стихов. А я отправляюсь на поиски Юргена, так как он любит совершенно иначе и намного занятнее.

И опять, каким бы ни был предмет, о котором задумалась девушка, мысль о нем нежно окрасила ее щеки, а воспоминание придало взору бесконечную радость.

Это длилось лишь мгновение. Девушка оставила Юргена, дружески помахав ему рукой, и ушла от него, больше не думая об этом старике (как он мог видеть) уже в тот миг, когда отвернулась от него. И она направилась в сторону рассвета на поиски того юного Юргена, которого она, будучи во всем совершенна, любила, хотя и весьма недолго, но вполне заслуженно.

Глава V

Требования хлеба с маслом

— Несс, — говорит Юрген, — неужели я так изменился? Ведь та Доротея, которую я любил в юности, не узнала меня.

— У добра и зла очень точные расчеты, — отвечал кентавр, — и лицо каждого человека — своеобразный гроссбух. Между тем солнце встает, начинается новый день. А когда тени тех двоих, что придут сюда, упадут на сад, предупреждаю тебя, поразительные перемены будут вызваны требованиями хлеба с маслом. У тебя нет времени оживлять старые воспоминания беседами с теми, с кем ты был в саду прежде.

— О, кентавр, в саду между рассветом и закатом никогда не было никого, кроме Доротеи ла Желанэ. Кентавр пожал плечами.

— Возможно, ты все забыл. Определенно, ты недооцениваешь окружающих людей. Тех случайных посетителей, которых ты видел. Вдобавок поблизости круглый год обитают все разновидности воображаемых существ. К югу отсюда живут феи, и там же гномы. Справа от тебя — царство Валькирий; их союзники — Амазонки и Кинокефалы. Все три этих народа находятся в постоянной вражде со своими соседями — Бабами — Ягами, для которых стряпает Морфей и чьим монархом является Ох — существо чрезвычайно опасное, чтобы называть его по имени. К северу обитают лепрехуны и Люди Голода, чьим королем является Клобхэр. Мой народ, которым правит Хирон, живет еще дальше к северу. Там в горах пасется Сфинга, а Химера сейчас стара и всеми осмеивается. Говорят, что в сумерки Сфингу посещает Цербер, хотя я никогда не распространял сплетен…

— Кентавр, — сказал Юрген, — а что здесь делает Доротея?

— Ведь здесь живут все женщины, которых когда — либо любил мужчина, — ответил кентавр, — по весьма очевидным причинам.

— Это суровые слова, мой друг.

Несс постучал указательным пальцем Юргену по тыльной стороне ладони.

— Мясо для червей! Делай что угодно, но эта пища предназначена маленьким белым червям. Оно вскоре станет бурлящей бледной гнилью, наподобие кипящего молока. Это тоже суровые слова. Но они истинны.

— И та Доротея, которую я любил в юности, была воображаемым существом?

— Мой бедный Юрген, ты, который когда — то был поэтом! Она — шедевр твоего воображения. Ведь это была лишь пустая, глупая и ветреная, горбоносая и белобрысая барышня, не обладающая особо примечательной внешностью — и оцени, что твое искусство сотворило из столь бедного материала! Ты должен собой гордиться!

— Нет, кентавр, я не могу вполне гордиться своей глупостью, однако я о ней не сожалею. Я был одурачен яркой тенью собственного создания, говоришь ты мне, и допускаю, что, вероятно, это так. Тем не менее я служил прелестной тени, и мое сердце будет хранить память о той прелести до конца жизни, в некоем мире, где другие люди, задыхаясь, следуют за тенями, которые даже не привлекательны.

— В этом что — то есть, Юрген. Что — то также есть и в одной старой истории, которую мы обычно рассказываем в Фессалии, о лисе и винограде.