Великий Краббен (сборник) - Геннадий Прашкевич

Ответил себе: ну пожухла, ну воды не хватило…

Но почему трава пожухла так странно, по прямой линии?

Веснин подозрительно оглядел речку, будто и по воде должна была тянуться такая же полоска. Но ничего по ней не тянулось. Чистой была вода. Темная. И белые кувшинки лежали на ней как на тверди. Все равно проверить надо, как бы оправдываясь, сказал себе Веснин. Приснилось мне всё или не приснилось, а проверить надо…

Он усмехнулся. Иной. Коллекционер чужого опыта. Ну и что?

Любой объект чудес рано или поздно превращается в объект статистики.

Он вспомнил вдруг капитана Тимофеева. Был такой. Объявился на одном литературном семинаре. Шумный крепыш, с бородой, как у адмирала Макарова, голубоглазый, русый, на рукавах кителя шевроны. Настоящий, не придуманный капитан – ходил над Атлантидой, глушил рыбу во всех гексафлегонах. Ну, понятно, и ждали от капитана соответствующего – тайфунов и бурь, страстей нечеловеческих, а он, паскудник, заломил крепкие руки и завыл: «Луч заката прощальный в голубой тишине, пики горные грезят небывалыми снами…» С похмелья такого не сочинишь!

Слова, слова, слова. Но на этом Веснин и поймал капитана.

В перерыве в шумном буфете подсел за капитанский столик, плеснул из его бутылки. Ну и дерьмо ты сочиняешь, сказал. Вокзальным проституткам такое читать, чтобы не приставали.

Капитан Тимофеев побагровел и ухватил полупустую бутылку за горлышко.

– Ну точно, кому еще? Кто над этим расплачется? – ухмыльнулся Веснин и процитировал с издевкой: – «А вот здесь одноклассница Ася мне читала стихи Маршака…»

Вот, добавил. Это не пики горные, снежные. Это не глаз тайфуна. Это просто бывшая одноклассница. Даже не обязательно Ася. Это и Люда может быть, и Галя, Света, Нина, не все ли равно?

Капитан рванулся, но в него вцепились сразу трое семинаристов.

Веснин наслаждался. Этот неординарный капитан сбивал его с толку.

– Хочешь, – сказал он ему. – Хочешь, расскажу, как ты сочиняешь все эти свои «лучи прощальные»?

– Вали, крыса бумажная!

– Ты берешь листок бумаги, – ухмыльнулся Веснин. – Тебе, наверное, нравятся такие вот маленькие аккуратные листки. – На семинаре он видел, что портфель капитана набит подобными листками. – Тебя мучает что-то неопределенное. Жизненный опыт, как ревматизм, ломает душу, требует – поделись с кем-нибудь! Но ты боишься своего опыта. Там тоже дерьма навалом, да? И начинаешь жадно прикидывать, у какого бы классика спереть пару особенно звучных рифм? При этом ты отчетливо понимаешь, что любой стихотворный текст в твоем исполнении будет жалок.

Веснин вздохнул и выдал главное:

– И ты пишешь очередной жалкий стишок, набитый чужими рифмами. И из отчаяния, от сознания своего ничтожества плюешь на него и переходишь на прозу. Ты начинаешь перекладывать стишок прозой. – Здесь Веснин уже вступил на тропу опасных гипотез. – Ты вспоминаешь, скажем, торию, эти ритуальные деревянные врата, похожие на иероглиф, которые японцы ставят прямо в воде, или скалистый обрубистый мыс, поросший флаговыми деревьями, ты вспоминаешь, как эти бесконечные мысы заходят друг за друга, будто каменные кулисы, и постепенно тают в голубизне. Ты же видел такое тысячу раз! Правда? – И спросил: – Я что, вру?

Понимал, что если не угадал, капитан Тимофеев пустит в ход бутылку.

Но капитан наконец стряхнул с себя семинаристов и хлебнул прямо из горлышка.

– Нет, не врешь…

Признание было вынужденным.

Но именно капитан Тимофеев стал открытием того литературного семинара.

Именно в прозе капитану удалось сказать то, что он мучительно пытался отразить в стихах. С невольной завистью Веснин отметил про себя, что это капитан Тимофеев написал об одиноких островах, стоящих над океаном как черные базальтовые стаканы, это капитан Тимофеев написал о вечерней воде, пахнущей ламинариями и бездной, и это он описал бурные перелевы за Парамуширом. Черт возьми! Пусть на первой изданной книге рассказов капитана Тимофеева стояло посвящение ему – Веснину, он, Веснин, автор многих известных романов, так и не смог избыть непонятной тревожной ревности. Ведь он тоже видел все это, но написал… капитан.

Тайна. Как разгадать тайну?

Особенно при таком визге.

Визжала Надя.

До палаток Веснин добежал минуты за три.

Позже он прикинул расстояние и сильно себя зауважал – недурной результат, однако. Правда, на Детском пляже его обогнал Кубыкин. «Я им ничего не давал, – на бегу прохрипел он. – У меня на базе сухой закон. У меня даже личных припасов не имеется. Это, наверное, Анфед сплавал в деревню».

Но Анфед в деревню не плавал. Анфед стоял по пояс в мутной воде и тащил на берег мокрую визжащую Надю. Дважды они шумно шлепались в воду, но Анфед не отступился, выволок дуру и, как русалку, бросил в траву. Метрах в трех от них застыл Ванечка. На его тонких губах играла язвительная улыбочка.

– Ну ты! – возмущенно оглядел Кубыкин мокрую Надю. – Визжишь, а живая!

– Дура, – коротко в свою очередь оценил Надю Анфед. – Нашла место для купания. Тут все дно в ржавых железах.

– Да я же не просто так! Я хотела ее поймать. Там она!

Вместе с Весниным на деревянный помост, с которого, оказывается, спрыгнула Надя, поднялся и Кубыкин. Помост резко обрывался в воду. Он служил при паводке причалом, но сейчас вода лежала совсем низко. С реки несло листву, всякий мусор. Прыгать в такую воду действительно могла только дура, тут Анфед был прав. Хотя… Если присмотреться… Сквозь муть, сквозь неподвижность что-то такое просвечивало… Рябь сонная, солнечная…

– Анфед! – рявкнул Кубыкин.

– Ну? – недовольно откликнулся Анфед.

– Тута она!

– Да кто она?

– Ну, она… Эта… – растерялся Кубыкин.

И тут же рассердился:

– Я почем знаю?

Иной, – решил Веснин.

И почти по-детски обиделся.

Будто что-то обещанное только ему вдруг показали всем.

Правда, с чего он взял, что обещали только ему? Был ведь и огненный шар, виденный Кубыкиным, была солнечная рябь под водой, привлекшая Надю. Веснин с необыкновенной, с поразительной ясностью вдруг увидел – утомленный духотой берег печально пуст, наклонные сосны, подмытые течением, несчастливы… А Ванечка? Как он безучастен, как ироничен… Как бесконечно скучен ему Кубыкин… Как равнодушно разглядывает он Анфеда…

– Ладно, – сказал Веснин. – Разбирайтесь тут сами.

– Да в чем, в чем разбираться? – засмеялся Ванечка.

А Надя совсем расстроилась: «Ты возьми, сам нырни!»

Вода в речке стояла скучная, не было в ней никакой солнечной ряби. Так, тихая мертвая муть, палые листья. Отвязав «семерку» Анфеда, Веснин бросил в нее желтый спасательный жилет и оттолкнулся от берега.

Речка звалась Глухой.

Такой она и была – глухая.

Весла без всплеска уходили в темную воду, бесшумно вскидывались над водой. Кувшинки, камыши, шиповник. Выбравшись на берег, Веснин неторопливо прошелся вдоль жухлой, действительно будто огненным шнуром выбитой полосы. А под жухлой травой земля оказалась рыхлой, перекаленной, будто сожгли ее высокочастотным разрядом – даже корешки обуглились.

Веснин ошеломленно покопался в земле.

Взять горсточку на анализ? Засмеют… Подумаешь. Капитан Тимофеев тоже знал, что над его стихами будут смеяться… Кому какое дело? Может, я почвоведением увлекся, Докучаева читаю, академика Прянишникова. Вот дожди начнутся, найди потом эту выжженную полоску.

Значит, иной!

Не приснилось.

Ничего не приснилось.

Веснин молча сунул в карман кулек, свернутый из старой газеты, случайно оказавшейся в кармане. Кулек он набил прокаленной землей. Сев в лодку, оттолкнулся от берега. Пусть несет течением к морю.

База поразила Веснина немыслимой вызывающей чистотой.

Еще час назад тут под ногами окурки валялись, щепки. Возле кухни – консервные банки. А теперь тропинки подметены, трава чуть ли не причесана. И вкусно пахло на кухне только что заваренным чаем.

– Садись, – пригласил Ванечка. И удивленно погладил тонкие усики. – Ишь, Кубыкин как расстарался.

– Действительно, – покивал Веснин подошедшему начальнику базы. – Что это вы нас-то не предупредили? Мы метлой тоже махать умеем.

Кубыкин запыхтел:

– Языком вы больше умеете…

И неопределенно повел толстым плечом:

– Ночью-то слышали? Ветер-то как! А? Вот всё и сдуло в море.

Кубыкин откровенно и трусливо врал:

– Я потом только чуть прибрал.

Ветер? Ночью? – удивился Веснин.

Но почему-то даже такое откровенное вранье не вызвало у него протеста. Он как бы почувствовал вдруг авторитет начальника, даже подтвердил, отводя глаза: «Ну да… Вроде правда дул ветер…»