Страж фараона - Михаил Ахманов

– Скала Черепов, – хрипло пробормотал Техенна. – Тут будем отдыхать до заката, а ночью отправимся к Горьким источникам. Тоже неплохая стоянка... Шестьдесят тысяч локтей до нее, а от Горьких до Уит-Мехе чуть больше сехена. Переждем день у источников, и к середине ночи будем на месте.

– Добро! – откликнулся Семен, с наслаждением вдыхая свежий влажный воздух. Стараясь ступать твердо и выглядеть уверенно, он направился к потоку живительной влаги, струившейся из трещин в скале, смочил руку и лизнул ладонь. Вода была вкуснее и слаще напитка уам.

* * *

Оазис Уит-Мехе оказался довольно велик, не меньше двадцати километров в окружности. Тут, среди скал, покрытых мхом, журчали ручьи, струившиеся в травянистую низину, сверкали в лунном свете небольшие озера, а меж ними росли пальмы, акации и еще какие-то деревья с густой листвой, незнакомые Семену. Большая часть этой земли предназначалась для стад, дремавших сейчас в загонах, тогда как поселок занимал сравнительно немного места – сотни две хижин, сгрудившихся левее скал. Они не походили на круглые жилища кушитов Шабахи с плетеными стенами; это были скорее палатки из шкур, вытянутые наподобие корабля, с кровлями из пальмовых листьев. Две хижины, стоявшие особняком, на утоптанной площадке перед скалами, были заметно больше остальных, и Техенна, протянув к ним руку, пояснил:

– Дом Войны и жилище вождя. Там я вырос... и там сейчас живет Гибли, если его не прикончил кто-то из молодых шакалов.

С вершины утеса, где собрался отряд, оазис был как на ладони, и самый неопытный из лучников добросил бы стрелу до палатки вождя. Впрочем, двух самых неопытных и юных оставили у Горьких источников присматривать за ослами. Ослы – они и есть ослы; заревут не вовремя, всполошат поселок – какая тут внезапная атака?

Скала была низкой, вытянутой, будто застывший в спячке крокодил, с плоской вершиной, усеянной пятнами сухого ломкого мха. Он чуть слышно потрескивал под ногами переминавшихся за спиной Семена людей. Кроме Техенны, главного эксперта по ливийцам, тут находились Тотнахт, Шедау, Ако, Нехси и его сержант – теп-меджет, имя которого Семен так и не удосужился узнать. Стрелки и поселенцы-пантеры стояли ниже, на склоне, обращенном к пескам; кто отдыхал, кто проверял оружие, готовясь к бою, и до предводителей долетали негромкое пение тетив, скрип кожаных ремней и звон бронзы.

– Что будем делать, господин? – спросил Нехси, осматривая поселок, дремлющий в тенях скал и пальм. – Ждем рассвета, а дальше?

– Зачем ждать? Атакуем!

Глаза молодого знаменосца раскрылись в изумлении.

– Но ночью не воюют! Я не увижу своих людей, они не увидят друг друга и не поймут, где свой, где враг... Слишком темно, мой господин!

Сражаются только при свете дня – это являлось для Нехси и полководцев Та-Кем любого ранга одной из прописных аксиом. Стремительные ночные вылазки были им неведомы, как и фланговый обход, окружение, ложная атака, маневрирование на местности, засады стрелков, каре пехотинцев, отражающих конницу, и остальные изыски военного искусства. Все было просто: пехота билась грудь о грудь, чтоб раздавить ее, пускали колесницы, а лучники метали стрелы во все, что движется. В этом мире Семен мог стать Наполеоном, Ганнибалом и Юлием Цезарем одновременно.

Повернувшись к своим соратникам, он объяснил:

– Мы нападем сейчас, когда противник нас не ждет. Нас семеро, и каждый возьмет себе отряд по девять-десять воинов. Мы окружим поселок, причем три отряда стрелков – твой, Нехси, а еще – теп-меджета и Ако – двинутся к селению с возвышенности. Я поведу свой отряд вон с того места – две пальмы у пруда, видите? Я зажгу факел и буду махать им, а лучники по этому сигналу должны привязать к стрелам сухой тростник, смочить его в масле, поджечь и выпустить по десять горящих стрел. Твои люди, Нехси, будут стрелять в жилище вождя и большую хижину рядом с ним, лучники Ако – в ближние хижины, а теп-меджета – в дальние, и поэтому надо дать ему лучших стрелков. Все понятно?

– Да, господин! – Тотнахт в восторге подбросил копье. – Их норы запылают, и станет светло как днем!

– Мы всех сожжем? – спросил Нехси, в волнении облизывая губы.

– Нет. Жилища легкие, темеху успеют из них выскочить. Они будут перепуганы, и как только обстрел прекратится, семь наших отрядов войдут в поселок. Наша задача: женщин, детей и стариков не трогать, мужчин сгонять к площади перед Домом Войны. Убивать тех, кто сопротивляется! Следить, чтоб шли безоружными! Когда достигнем площади, пантеры окружат пленных, а Стражи Песков развернутся к поселку. Мы не сможем пленить всех – вдруг кто-то из темеху ускользнет и попытается напасть на нас. Стрелки их отразят.

– Ты хитроумней Монта и Тота вместе взятых, господин! – сказал Нехси. – Никто не умеет так воевать! Ночью, против врага, трижды и четырежды большего!

Семен усмехнулся:

– Учись, и станешь из знаменосца чезу. Только запомни, парень: умный чезу бьется не с женщинами и детьми, а с воинами.

– Они наших женщин не щадили, – буркнул Шедау. – Не худо бы приколоть одну-другую... да и щенков тоже...

– Мы – не дикари Девяти Луков, и нам Амон такое не простит. Начнем, во славу его!

Стальная секира взлетела в воздух, и восемь голосов отозвались:

– Да будет с нами его милость! Пусть пошлет нам жизнь, а смерть – врагам!

Через полчаса четыре группы воинов спустились с утеса и разошлись, окружая селение. Чтобы не потревожить собак, встали в сотне шагов от околицы, затаившись в кустах и среди деревьев. Здесь царили тьма и тишина; в поселке тоже было тихо, и походил он сейчас на странное кладбище кораблей, брошенных в беспорядке на суше и перевернутых кверху днищами.

Оглядев пруд и две пальмы на его берегу, Семен довольно кивнул: позиция выбрана правильно. Факел – сухая ветвь, обмотанная тростником, – уже покачивался в его руке. Он протянул его одному из своих бойцов: – Поджигай!

Стебли тростника, пропитанные маслом, занялись от первой искры и запылали, сворачиваясь тонкими черными спиралями. Дав разгореться дереву, Семен поднял повыше огненный знак и помахал им в воздухе. Пламя чертило дуги над его головой – одну, другую, третью...

Утес, темневший напротив, вдруг расцветился крохотными яркими точками; они вспорхнули со скалы как птичья стая, понеслись вверх, к звездному небу, и внезапно рухнули вниз, подобные уже не птицам, а крохотным пламенеющим метеорам. Они еще не достигли цели, когда с утеса ринулся еще один поток огненных стрел, затем – следующий... Семен отсчитывал их появление по ударам пульса; обычно лучники Та-Кем метали стрелу каждые пятнадцать секунд, но в неярком лунном свете целиться было трудней, и обстрел закончился лишь на шестой минуте. Он не мог сказать, сколько горящих снарядов воткнулось в землю, но в крыши попала изрядная часть – пальмовые листья уже пылали, алая подкова вокруг деревни ширилась, смыкалась, а подле утесов, на площади, пламя било столбом.

– Стрельба в цель упражняет руку и причиняет верность глазу, – пробормотал Семен, снова помахал факелом и бросил его в воду. – Ну, двинулись! Бегом!

Когда они ворвались в проходы меж хижинами, поселок уже гудел, полнился людскими криками, паническим воем собак, блеянием коз, треском и смрадом горящих шкур. Ущерб от пламени был невелик – постройки не имели тяжелых перекрытии, сверху сыпался пепел от прогоравших листьев, а шкуры больше воняли, чем горели. Страху, однако, хватало. Самой правильной была реакция женщин: подхватив детей, они ринулись прочь из деревни, и их исход, несмотря на вопли и метания, был стремителен, как водный поток, хлынувший из растворенного шлюза. Козы и псы тоже не задержались – ими руководил инстинкт, столь же безошибочный, как у женщин, гнавший их дальше от едкого дыма и обжигающих искр. Мужчины вели себя глупее – или разумней, но на свой мужской лад: выскочив наружу и оглядевшись, они бросались в горящие палатки за копьями и дубинками. Но было поздно; семьдесят с лишним воинов роме вступили в поселок словно мстительные ночные духи.

– Вперед! Бросить оружие, песчаные вши! Не поднимать голов! Пошевеливайся, кал гиены! Нож на землю! Руки прочь от палицы! Не понимаешь? Получай!

Свист летящего дротика, треск черепа под секирой, предсмертный вопль, шум от падения тела... Но большинство понимали, ибо язык нападавших был им знаком, и, не считая ругани, слова употреблялись несложные, какими сгоняют в толпу побежденных: брось оружие да шагай вперед. Проделав путь в триста локтей до площади, Семен лишь дважды был атакован: напал на него мужчина с топором, а после – юнец лет пятнадцати. Воина он убил, парнишку стукнул кулаком в поддых и оставил корчиться на земле, рядом с догоравшей палаткой. Вероятно, его бойцы тоже не встретили сопротивления; цепь, охватившая деревню, вскоре приблизилась к площади, и каждый роме гнал перед собой трех-четырех безоружных ливийцев. Их сбили в толпу, окружили копьями, оттеснили к еще пылавшим Дому Войны и жилищу вождя.