Анастасия (сборник) - Александр Бушков

— Хочешь сказать, что теперь у меня «немного» не так?

— Да все не так, разумеется, — сказал Одиссей. — Не был я ни у лестригонов, ни у лотофагов. Их и нет–то, наверное, — лотофагов. Не делил я ложе ни с какой Навсикаей. И откуда, скажи на милость, ты взял Сциллу и Харибду? Ничего подобного на свете нет, уж я–то знаю, я избороздил Ойкумену из конца в конец.

— Видишь ли, творчество имеет свои законы, — с оттенком снисходительности сказал Гомер. — Ты храбрый воин и опытный мореход, но сейчас ты вторгаешься в область, где, прости меня, являешься полным невеждой. Законы творчества…

— Причем тут законы? Не было ничего подобного! Ты все выдумал от начала до конца!

Он смотрел упрямо и не собирался отступать.

— Ну что ж, — сказал Гомер. — А где же, в таком случае, позволь узнать, тебя десять лет носило?

Раздражения в его голосе не было, он скорее забавлялся.

— Я вышел за Геркулесовы столпы. Ненадолго задержался в Атлантиде. И поплыл дальше, туда, где садится солнце. — Его лицо стало одухотворенным и мечтательным. — И я открыл, что океан не бесконечен, Гомер, и за Атлантидой лежат новые земли, неизвестные страны. Там строят огромные пирамиды, немного похожие на египетские, и там поклоняются богам, чьи имена почти невозможно выговорить. Там умеют с непостижимой точностью рассчитывать пути звезд, там есть птицы, которые умеют говорить по–человечески, но нет лошадей. Там…

— Скажи, пожалуйста, — оборвал его Гомер. — И там ты прожил все эти годы?

— Да, — сказал Одиссей. — Просто жил. Вообрази, как я удивился, когда вернулся и узнал, что ты, оказывается, написал о моих десятилетних странствиях. Твой труд, Гомер, несмотря на все его достоинства, ничего общего не имеет с истиной.

— А что такое истина, любезный мореплаватель? — с улыбкой спросил Гомер. — Это понятие поддавалось и поддается всевозможным толкованиям. Созданная мною насквозь вымышленная история твоих путешествий известна тысячам людей, твоя подлинная — тебе и горсточке твоих спутников Что же, спрашивается, весомее?

— Но это же ложь — то, что ты сделал.

— Не стоит притягивать за уши набившие оскомину понятия, — сказал Гомер. — Что это за манера раз и навсегда раскладывать все по полочкам? Понятия и оценки могут меняться, и нужно только уметь привыкать к изменениям. Ты же сам признаешь, что твоя десятилетняя жизнь в тех неизвестных странах протекала буднично и скучно? Послушай вот это. — Он взял исписанный лист. — «Радостно парус напряг Одиссей и, попутному ветру вверившись, поплыл; сон на его не спускался очи, и их не сводил он с Плеяд, с нисходящего поздно в море Воота, с Медведицы, в людях еще Колесницы имя носящей, и близ Ориона свершающей вечно круг свой, себя никогда не купая в водах океана. С нею богиня повелела ему неусыпно путь соглашать свой, ее оставляя по левую руку. Дней совершилось семнадцать с тех пор, как пустился он в море. Вдруг на осьмнадцатый видимы стали вдали над водами горы тенистой земли феакиян, уже недалекой…

— Это не обо мне, — сказал Одиссей. — Я никогда не плавал таким путем, и наверняка там нет никаких феакиян.

— Наверняка, — согласился Гомер. — Однако, согласись, красиво.

— Бесспорно. Это талантливо.

— Я рад, что ты оценил по достоинству мой скромный труд, — сказал Гомер. — Что же теперь прикажешь делать? Ты внезапно возникаешь из неизвестности и сводишь на нет бесспорно талантливую поэму.

— Но ведь ничего этого не было, — сказал Одиссей.

Гомер оглядел его с ног до головы: ранняя седина в курчавых волосах, заметно обрюзгшая фигура, дурно сидящий, хотя и дорогой хитон — конечно, одежду он покупал здесь, второпях, он десять лет не видел греческой одежды и отвык от нее. И эти упрямые глаза.

— Ты зол на меня?

— За что, о боги? — искренне удивился Гомер.

— За то, что я появился и разрушил твою работу.

— Кто тебе сказал, что ты ее разрушил? И чего ты, собственно, от меня хочешь?

Он со снисходительной усмешкой смотрел, красивый, сильный и талантливый человек Гомер, как Одиссей, помогая себе неуклюжими жестами, надеется подобрать слова и не находит их. Полосы солнечного света касались ножек стола, уголка рукописи, и буквы показались идеально четкими, словно вырезанными в камне.

— А ведь ты неблагодарная скотина, Одиссей, — сказал Гомер.

И резким толчком привычной к кулачным боям руки заставил сесть рванувшегося к нему Одиссея.

— Объясни, — сказал Одиссей хрипло.

— Начнем издалека, с одной грязной истории времен осады Трои. Шли годы, и воины, сообразив, что легкой добычей тут и не пахнет, поняли, во что их втравили, и начали все настойчивее уговаривать вождей убраться восвояси. Особенные опасения внушал Паламед — человек уважаемый и авторитетный. И вот в один далеко не прекрасный день оказалось, что Паламед требует снять осаду потому, что подкуплен троянцами. Один из вождей увидел на сей счет вещий сон, открывший предательство, отыскал наутро в шатре изменника золото и письмо троянцев — которые, как ты понимаешь, сам туда подсунул, и Паламед вместе с ближайшими друзьями был казнен. Те, кто кричал о снятии осады, замолчали надолго. Ты не припомнишь ли имя военачальника, наловчившегося с помощью своих вещих снов отыскивать предателей?

Одиссей смотрел под ноги, его пальцы сплетались, теребили одежду, не находили себе места. Гомер терпеливо ждал.

— Он представлял большую угрозу для единства ахейцев, — сказал Одиссей. — К нему многие прислушивались.

— Я не собираюсь ни осуждать тебя, ни оправдывать, — сказал Гомер. Далее. Когда войско все же собралось на всеобщий совет, чтобы решить, возвращаться или оставаться, кто из вождей яростнее всех набрасывался на уставших торчать под Троей? Кто бил, ругал и угрожал немедленной расправой?

— Хватит, прошу тебя!

— Хорошо, — сказал Гомер. — Я просто искал объяснения — отчего же ты, не обделенный добычей и славой, не вернулся торжественно домой на свою полунищую Итаку, где удостоился бы шумного чествования, а подался за Геркулесовы столпы? Не так уж трудно это понять, верно? Ты слишком многих восстановил против себя, и тебе многое могли припомнить. Благоразумнее было переждать в отдалении, пока память не сгладится, пока схлынут страсти, пока Троя не уйдет в прошлое. Теперь, надеюсь, между нами не осталось недосказанного? Ты сыграл в Троянской войне весьма неприглядную роль, Одиссей. А я польстил тебе, живописав твои десятилетние скитания, приписав тебе идиотского деревянного коня, никогда не существовавшего, и многое другое. Но ты и не подумал поблагодарить, потому я назвал тебя неблагодарной скотиной. Хочешь что–нибудь возразить? Пожалуйста, я не тороплю.