Жизнь адмирала Нахимова - Александр Зонин

Феофан Острено, выполняя приказание, робко говорит:- С двумя кораблями остаемся, Павел Степанович. Какая же это эскадра?

– А что нам ждать, лейтенант, когда "Храбрый" и "Ягудиил" ко дну пойдут? Они следующего шторма не выдержат. Починятся – вернутся.

В эти дни Корнилов энергично руководит спешным ремонтом пароходов. 2 ноября, когда эскадра Нахимова штормует в виду анатолийского берега и Павел Степанович поздравляет экипажи с началом войны, лучшие пароходо-фрегаты снимаются с Севастопольского рейда и уходят на вест под флагом начальника штаба флота.

4 ноября пароходы Корнилова и корабли Новосильского спускаются на зюйд-зюйд-вест вдоль балканского берега и ложатся в дрейф. Начинается штиль, а турки не обнаружены. Нетерпеливый Корнилов с пароходо-фрегатом "Владимир" покидает эскадру и направляется в поиск неприятеля к берегу западной Анатолии. Владимир Алексеевич досадует на бесплодное плавание. Он начинает понимать, что Меншиков не имеет плана и напрасно гоняет корабли. Он старается отвлечься от горьких мыслей беседами с офицерами. Лейтенант Железнов, привыкший за год адъютантства к отрывистым и деловым замечаниям адмирала, с удивлением слушает рассказ Владимира Алексеевича о поездке в Англию, заказе и спуске этого самого "Владимира" в тревожный сорок восьмой год.

Почти весь день 4 ноября они ходят – адмирал, Железнов и круглолицый новый командир парохода капитан-лейтенант Бутаков – по верхней палубе, и Железнову кажется, что никакой войны нет, что совершается мирная образовательная экскурсия.

Моросит дождь. В сероватой мгле проступают гористые берега, а за ними хребты и вершины, остроконечные и скругленные, крутые и седловатые, неподвижные и безнадежно однообразные. Море, тяжелое и маслянистое, у бортов под частыми шлепками плиц пенится и уходит рябой зыбью. На хмуром просторе затихших вод пустынно. Только дельфины резвятся, окружая пароход и прислушиваясь к ровным тактам качающихся цилиндров его машин.

Корнилов вслух мечтает:

– Будь у нас пять-шесть таких "Владимиров", 400 сил в машине, ход мощный! Денег не дали на новые заказы. При ограниченности радиуса походов в Черном море такие суда весьма выгодны в соединении с парусами.

Бутаков презрительно вскидывает руку к оголенной грот-мачте:

– Пароходы парусам несут смерть. Двигательная сила парусов приносит судну пользы много меньше, чем отнимает у него места; она бесцельно увеличивает вес корабля.

Верхняя губа Корнилова под холеными усами раздраженно подда1м^тEят-Отгтгр1твъгк~ видеть в Бутакове мичмана – невозражающего ученика.

– В океане, милейший Григорий Иванович, не обойтись без парусов. Останетесь без угля – и будете носиться, как баржа, пока волна не опрокинет. Да, да! Много ли запасу на девять суток! Поэтому я особо заботился дать парусную оснастку "Владимиру".

Железнов с любопытством смотрит на Бутакова. Командир "Владимира" слывет ярым защитником пароходов. Известно, что он поносил распоряжение об обязательном двухгодичном плавании под парусами всех офицеров, назначенных на пароходы. "Распушит его теперь адмирал!" – лениво решает лейтенант, согревая озябшие руки в карманах шинели.

– Я, знаете, – напоминает адмирал уже примирительно, – новшествам не противник… Но подождите хоронить паруса, под ними во всех флотах ходят стодвадцатипушечные трехдечные корабли.

– "Северная пчела", – ровно говорит Бутаков, сбрасывая капли дождя со щеки и загорелой сильной шеи, – пишет, что в Константинополь пришел французский винтовой корабль "Наполеон", машина в тысячу сил, вооружение девяносто пушек. Развитие новшеств совершается неуклонно.

– В самом деле?! – полувопросительно протягивает Корнилов. Он глядит на воду, и его красивое лицо заметно становится строгим и скучным. – В самом деле?! – Он почему-то пожимает плечами, нахлобучивает фуражку и вновь двигается вдоль борта.

– Не задерживаю вас, Григорий Иванович. Вы хотели определиться, пожалуйста занимайтесь.

Бутаков озадаченно козыряет. Он не догадывается, что вызвал у адмирала горькие мысли о слабости флота, о неуспехе планов…

С рассветом "Владимир" подходит к Зунгулдаку. Здесь турецкие пароходы грузят углем, отсюда в Константинополь бриги и шаланды увозят драгоценное для нового флота топливо. Бутаков стоял ночную вахту и, сдав ее помощнику, уходит спать. Не раздеваясь, он бросается на койку и забывается в тяжелом сне.

Суровые адмиралы хором спрашивают: "Где прокурор? Капитан-лейтенант Бутаков обвиняется в уничтожении парусного флота". И в ногах Бутакова встает Корнилов. "А защитник?" – спрашивает маленький адмирал с носом-пуговкой. И за плечом Корнилова выдвигается Сутулый Нахимов. Он ободряюще улыбается Бутакову и тихо говорит: "Могу и я, если господин Бутаков не пожелает сам защищаться-с". – "Да, да, я сам, разрешите только встать", – бормочет Бутаков. А каюта вдруг рассеялась, и Бутаков оказался в актовом зале Морского корпуса на Васильевском, и он опять юный гардемарин, третьекампанец. И этот Бутаков уверенно говорит: "Старые моряки зависели от ветра, от его скорости и направления, а пар подчиняется нам полностью. Старым морякам для эволюции нужны были сотни рук, а нам – машинист и несколько кочегаров. Движение парохода можно рассчитать математически, полностью подчинить требованиям артиллерийского огня…"

"А у вас есть опыт?" – строго спрашивает экзаменатор. "Никакого опыта, упрямство и непочтительность!" – кричит Корнилов. "Надо дать ему мишень, он докажет!" – восклицает Нахимов, и маленький адмирал с носом-пуговкой одобрительно кивает. Бутаков идет с мелком к грифельной доске, но вдруг зал исчезает, и Бутаков снова падает на койку. И снова суровые адмиралы стоят вокруг него, трясут и кричат: "Пароход, пароход!"

– Дым на горизонте, ваше благородие! – шепчет над ухом Бутакова вестовой чуть ли не в десятый раз. Григорий Иванович широко открывает глаза и спускает ноги.

– Умываться, живо!

Лучи солнца пробиваются через влажную облачную пелену. Скаченная водой палуба белеет среди изумрудного моря. Медные части поручней и орудий, только что надраенные, не успели еще потускнеть и весело отражают лучи.

– Пароход не наш, – решает командир "Владимира". – От донецкого антрацита такого густого дыма не бывает.

Неизвестный пароход идет на норд-вест, и "Владимир", держа прямо на норд, в течение часа обрезает его курс. В 9 часов турок, заметив на гладкой линии горизонта клотики и дымки русского фрегата, круто забирает к весту. Бутаков продолжает идти прямым курсом. Маневр врага ему на руку, так как еще больше сокращает расстояние. Должно быть, капитан турецкого парохода сообразил, что не успеет уйти от настойчивого преследователя, и снова ворочает. В 9.45 он замыкает кольцо "беешюдноро – м ст а и и я^герееек ает -свой прежний путь и решительно идет на сближение.

Теперь виден черный корпус с желтой полоской и обвисший огромный турецко-египетский флаг. По борту взвиваются пять белых дымков, и в двух кабельтовых от носа "Владимира" вода всплескивается фонтанчиками.

По боевой тревоге на русском пароходо-фрегате канониры готовят пушки к стрельбе. Тяжелые стволы, повернутые под углом в тридцать градусов, медленно возвышаются над бортами. Разложены пыжовники, банники, ломы и ганшпуги. Артиллеристы с довольными лицами людей, совершенно готовых к дружной работе, стоят по назначенным расписанием местам. На очищенной от канатов и коек палубе чернеют крутые горки ядер, книппелей, картечи и пороховые картузы,

Железнов подходит к кадкам с водой, над которыми дымятся фитили: с неловким чувством человека, находящегося под наблюдением множества глаз, он протягивает руку к прицелу Миллера и проводит пальцем по кресту в кругу мишени.

"Надо сказать матросам что-то бодрящее. Будь я начальником батареи, я обязан был бы воодушевлять". Слова о царе, родине, флоте теснятся и сплетаются, Железнов кашляет и с неожиданной хрипотцой спрашивает старика канонира, указывая на тарельный пояс:

– Зачем служит, знаешь, голубчик?

– Для точности стрельбы. Надо, чтобы нарезки на поясе и дуле сошлись с предметом, в который целим.

– Так, так, молодец! Да вы все, должно быть, молодцы! – на каком-то фальшивом фальцете выкрикивает Железнов и идет от батарей, не слушая ответа матросов. Оба парохода переходят на параллельные курсы к весту, и пониже арабских знаков на корме турецко-египетского корабля можно прочитать латинскую надпись "Перваз-Бахри".

– "Морской вьюн", – переводит Корнилов. – Однако и вьюнов ловят, не правда ли, Григорий Иваныч?

– Постараемся! – коротко отвечает Бутаков, холодея от счастья осуществить свой геометрический замысел боя.

Турецкий пароход снова заволакивается дымом, а по левому борту "Владимира" у всех пяти бомбических пушек раздаются четкие команды: