Тринадцатая редакция. Модель событий - Ольга Лукас

— Нашим тоже.

— ...даже тогда я не чувствовал себя таким плохим и порочным.

— Значит, тебе всё-таки нравятся девушки?

— Нет. Мне нравится быть плохим парнем. Для этого нужны женщины и наркотики. А когда я просто хочу нормальной человеческой любви — есть мужчины и вино.

Они прошли несколько кварталов в молчании, думая каждый о своём. Но тут из набежавшей тучи закапал дождь: летний, тёплый и ароматный.

— О! Первый в этом году дождь с феромонами! — воскликнул Жан, подставляя лицо каплям. — Но давай-ка всё же пересидим его в кафе, чтоб не перевозбудиться!

Жан Клодель не тратил времени зря: в кафе он успел обменяться телефонами с незнакомым томным скандинавским красавцем, а затем, между кофе и ещё кофе, продемонстрировал Маше, как ловко он умеет держать и не упускать защиту целых пять минут подряд.

— У меня уже всё получается, — самодовольно заявил он, — хотя твой Пьер-Константин, наверное, научил бы меня ещё чему-нибудь.

— Константин Петрович!

— Ты что, хочешь, чтобы твой друг ломал язык обо все эти ваши славянские «тщь-бжь»?

— Обо что, прости? Что это сейчас было?

— Звукоподражание. Правда, ужас? А ты, между прочим, называешь этими некрасивыми комариными звуками своего возлюбленного. И меня пытаешься заставить. Нет уж. Пьер-Константин звучит изящнее. И вообще, французский язык куда нежнее всех прочих. Когда я говорю, мне кажется, что я целую собеседника, глубоко, страстно, долго...

— Даже если ты не испытываешь к нему симпатии? Даже если вы говорите по делу?

— Даже! Это же так волнительно, подумай. Ты разговариваешь с мсье Жилем, рассказываешь ему про то, что ты сделала за неделю, и при этом страстно целуешь его в губы.

— Брр... — вздрогнула Маша, — не нахожу в этом ничего привлекательного.

— Нет, ты не поняла. Не нужно целовать старика. Но ты не можешь не поцеловать его, когда вы разговариваете. И так со всеми. Все целуют всех. Постоянно. Во время любого, даже самого пустого разговора. Нука скажи что-нибудь по-русски.

— Я люблю тебя, о великий, могучий, свободный русский язык! — патетически воскликнула Маша.

— Кто же так целуется? — завопил Жан. — BDSM — не мой выбор! Нежнее! И больше страсти!

— Я люблю тебя, — со всей возможной страстью в голосе, какой она от себя даже не ожидала, повторила Маша, радуясь тому, что никто из присутствующих её не знает и уж тем более не понимает того, что она говорит, — о великий, могучий, свободный русский язык!

В этот момент в зале, и без того не слишком шумном, наступила абсолютная тишина.

— Во даёт! — по-русски сказал какой-то мужчина за дальним столиком, которого Маша в жизни не приняла бы за соотечественника.

— Бедный, бедный Пьер-Константин! — противным голосом пропищал новоявленный шеф парижских мунгов. — И это, по-твоему, страсть? Такое ощущение, что ты схватила меня за плечи и бьёшь затылком о стену. Кирпичную, твёрдую стену.

— Я тебя сейчас в самом деле схвачу за плечи и встряхну! — разозлилась Маша.

— О, сладкая родная французская речь! — отпрянув в сторону, воскликнул Жан. — Благодаря тебе я ощущаю на своих губах поцелуи этой прекрасной, но грозной девы! Ну а теперь — на правах руководителя — повелеваю тебе погулять ещё немного, а затем возвращаться на работу. Дождь, кажется, уже прошёл.

— А ты?

— Мне тут, — Жан стремительно выставил защиту и зашептал, — проверить одного носителя надо. Правда, я не уверен, что он носитель. Разведчик притащил контакт, контакт оказался битый. И непонятно, кто его испортил — он или я. Понимаешь, пока я был Техником, я мог обдурить разведку и послать перепроверять носителя, нет вопросов. Но теперь... теперь он не может меня ослушаться — я же, чёрт меня побери, шеф. Короче, не выдавай! Пусть чувак не чувствует себя обязанным!

Маша, поражённая его логикой, не нашла что ответить.

Она вышла на улицу. Дождь и в самом деле прошёл, на покрытых нежной молодой листвой ветвях деревьев висели крупные дождевые капли. Вооружённые профессиональной фототехникой туристы ловили эти капли в объективы и причмокивали от восхищения, просматривая получившиеся кадры.

После разговоров о любви, а может быть, оттого, что дождь и вправду был какой-то особенный, Машу захлестнули романтические воспоминания, к которым примешивались строчки из попсовых песенок, кадры из лирических комедий, страницы из книг. Надо было обязательно поделиться этими ощущениями, их было так много, что можно было взорваться или улететь в небеса. Маша зашла в маленькое подвальное интернеткафе, заплатила за пятнадцать минут улыбчивому арабу (тот явно оказался в выигрыше, потому что минимальная сессия была час) и открыла свой почтовый ящик.

Написать Константину Петровичу по-русски всё то, что она сейчас почувствовала, девушка не решилась. Но не написать — просто не могла. И у неё был прекрасный выход — воспользоваться французским, «языком любви». Он, конечно, потребует перевода — и потом она переведёт эти сбивчивые, захлёбывающиеся радостью глупые фразы нейтрально и остроумно. Ну вот. Письмо отправлено. Маше стало ещё веселее, ещё легче и радостнее. Она шла по городу, шла, куда глаза глядят, куда ноги несут, и улыбалась. На углу стоял знакомый саксофонист и наигрывал песенку о замечательном соседе — в своей аранжировке, конечно, но не узнать её было нельзя.

Константин Петрович так любил свою работу, что всякую преграду, встававшую между ними, воспринимал как личного врага. Любви у него не было очень давно, а может быть, и никогда. Наверное, поэтому любовью всей его жизни была работа. И вот сегодня все — и люди, и техника, и обстоятельства — как будто сговорились и не давали им слиться в полноценном экстазе.

Пока Гумир чинил внезапно забастовавший компьютер коммерческого директора Тринадцатой редакции, самому директору пришлось временно перебраться за резервный ноутбук. Надо будет сказать Гумиру, чтобы поставил всё необходимое программное обеспечение и сюда тоже.

После неожиданного разговора на крыше Константин Петрович немного успокоился, извинился перед Лёвой, Шуриком и Виталиком за инцидент с объяснительными записками. Сделал пару пометок в ежедневнике, открыл почтовый ящик и первым делом увидел свежее письмо от Маши. Улыбнулся. Но тут же скроил серьёзную физиономию: а вдруг кто увидит и обо всём догадается? Он открыл письмо — и даже отпрянул от монитора: не сразу понял, что письмо написано по-французски. Сначала было решил, что против него ополчилась вся техника и в ноутбуке сбились кодировки. «Совсем заработалась, — с нежностью подумал Константин Петрович, разглядывая послание, — бедняга! Так устала, что пишет мне по-тамошнему. Но я же не свинья, чтобы у уставшей и утомившейся девушки требовать перевода!»

Маша изредка писала ему латиницей, но чаще всётаки пользовалась онлайн-конвертером.

Да какая разница, что и как написано, на каком языке. Главное — что вот оно, письмо. Она о нём вспомнила и помахала рукой. А он тоже помашет в ответ. Только не сейчас. На письма Константин Петрович отвечает из дома: ведь там, вдали от всех, можно подумать, расслабиться, и никто не увидит твою довольную физиономию и ни о чём не догадается.

На столе затрезвонил телефон. Наташа предупредила, что пришла посетительница, которая записывалась на приём.

Константин Петрович давно уже занимался всеми финансовыми делами питерского филиала. В том числе выдавал деньги всем местным фрилансерам, работающим на московский офис.

Пришла переводчица — приятная пожилая дама в жемчугах. Переводами она занималась исключительно ради собственного удовольствия, но от гонораров не отказывалась.

— У вас не будет сдачи? — спросил Константин Петрович, сверившись с накладной. Пошарил в конверте с мелкими купюрами. Пошарил даже в собственном бумажнике.

— Что ж вы так не подготовились? — улыбнулась переводчица.

Константин Петрович в этот момент готов был её убить, Много она понимает!! Сидит у себя в квартире, переводит любовные романы и горя не знает! А тут человек из сил выбивается, но стоит ему допустить малюсенький промах — как ему на это указывают.

— Знаете, что! — мгновенно взяв себя в руки, сказал этот выбивающийся из сил человек. — Переведите мне один... эээ... документ. Важный. И мы будем квиты. Садитесь вот здесь.

Переводчица пожала плечами и присела за стол.

Сам Константин Петрович тем временем свирепо обшаривал папки и книги, стоявшие на полках: вдруг мелочь всё же где-то завалялась? Ну мало ли. Сегодня же ещё кто-то может подойти.

— Готово, — ухмыльнулась переводчица. — Хоть на старости лет узнала, как выглядят важные документы. Расписку я на столе оставила. Перевод — тоже.

— Погодите, — остановил её Константин Петрович. В последний момент он решил убедиться в том, что не зря платит двести рублей из своего кармана. Взял в руки листок и стал читать слово за словом, букву за буквой. Уши у него покраснели, он ослабил узел галстука, несколько раз поправил очки.