Я люблю Капри - Белинда Джонс

На сцену меня не очень тянет, но воду я по- прежнему люблю. Могу плескаться, пока не посинею от холода.

«Нам разрешают оставлять малышей в колыбельках рядом с нашими кроватями в то время, когда нет посетителей, а на ночь они все отправляются в отдельную большую палату, чтобы мы могли хорошенько выспаться, поэтому мы не знаем, плачут они ночами или нет. Я сразу беру Ким на руки, когда ее приносят, и прижимаю к груди, как самое большое сокровище».

Я чувствую неожиданный прилив эмоций.

«Хью все хочет, чтобы она скорее заговорила, а я, наоборот, стараюсь подольше удержать каждый день. Если ты чувствовал что-то подобное, когда я была маленькой, значит, и ты скучал по мне все эти годы, как я по тебе. Никто не расскажет, чего ожидать, правда? У тебя тоже было это чувство всепоглощающей любви? Папа, сейчас я, наверное, самая счастливая женщина на свете — ямогу лопнуть от счастья, я на седьмом небе!»

Мои глаза наполняются слезами. Я думаю: «Это она обо мне! Это я — я сделала маму такой счастливой!»

Я беру еще одно письмо. Лето семьдесят шестого. В конце приписка: «Посмотри на фотографию — это Ким на пляже».

«Папа, временами я поражаюсь своей дочери — она всего четыре года живет на свете, а так уже много всего знает и умеет. Вчера после обеда я взяла Ким на пляж, чтобы она хорошенько набегалась и легко заснула на новомместе. Она никогда раньше не была в отеле, а тем более на таком людном пляже и воспринимает все как одно большое приключение. Я только расстелила покрывало, а она уже удрала — потопала к показавшейся ей интересной семье, которая сидела неподалеку, и даже не оглянулась ни разу! Я некоторое время ее не трогала, потому что они помахали мне рукой, мол, все в порядке, но минут через десять подошла. Они сказали, что Ким замечательная и очень забавная. Мне с огромным трудом удалось уговорить ее вернуться. Представляешь? Я подумала: когда она вырастет, останется ли она такой же — независимой и общительной, или только дети бывают такие любопытные и доверчивые и так торопятся все узнать?»

Оказывается, мама считала меня путешественницей и искательницей приключений уже в четыре года. Я потрясена. Сейчас мне непонятно — как я могла столь бездарно убить целых два года жизни? Столько времени прятаться от мира в темной норке?

«Всреду будет спектакль для малышей, живущих в отеле, мне не терпится посмотреть, как она к нему отнесется. У Ким просыпается чувство юмора — яобожаю, когда она смеется. Она, наверное, унаследовала это от тебя, япомню, у тебя был особенный смех…»

Я думала, мы с мамой совсем разные, а мы, оказывается, оба все это время отчаянно тосковали по своим отцам. Хотя ни одна не призналась бы в этом вслух.

Следующий конверт я беру наугад.

«Сднем рождения, папа! Ты все еще носишь „Карту зиа Мен?»

Фирма-производитель мужской одежды.

Мой взгляд останавливается на слове «Хью» несколькими строчками ниже.

«… скоро Ким исполнится двенадцать. Я знаю, что самый лучший подарок, который я могу ей устроить ко дню рождения, это встреча с отцом Я всеми способами пыталась его найти, но никто не знает, куда ему писать. Его старый друг Клайв считает, что он мог уехать за границу…»

Я и не знала, что мама его искала. Скорее всего, она не говорила об этом, потому что не могла его найти — не хотела будить во мне несбыточных надежд. Я спрашиваю себя, куда он мог деться, где он теперь? Может, все мои путешествия — это бессознательный поиск отца…

Я читаю дальше:

«Я вижу, как Ким скучает по Хью, и. мне невыносимо сознавать, что именно я причинила ей эту боль. Разумеется, я не хотела ее ранить. Если честно, я не уверена, что правильно сделала, так скоро выйдя замуж во второй раз, но мне очень хотелось попытаться снова создать семью. Растить Ким в одиночку — это такая ответственность. Мне казалось, она постепенно полюбит Роджера, и теперь я пытаюсь представить, как бы чувствовала себя я, если бы мама попыталась найти замену тебе… Ты всегда был так мудр, папа. Что мне делать? Жаль, что мы не можем поговорить, но одно то, что я пишу тебе эти письма, помогает мне думать…»

Я и не знала, что мама так волновалась. Она всегда была радостной, беззаботной и все время чем-то увлеченной. Я думала, это только я все время впадаю в тоску. Очевидно, красивые люди тоже умеют страдать.

Я как в трансе, перебираю письма. Вот рассказ о том, как я уехала в университет и как маме теперь не хватает запаха горелых тостов и груды сумок и курток на лестнице — от этих слов у меня дух захватывает. А вот истории о моих заморских путешествиях. Большая часть ее новостей — обо мне. Если бы я не знала, как все обстоит на самом деле, я бы решила, что мама гордится мной. И ни слова о моих волосах. Только о делах. А я считала, что мама пропускает мои рассказы мимо ушей…

А здесь мама делилась своими соображениями по поводу моды. Я и не представляла, насколько она информирована в этой области — она пользуется сленгом, который непонятен профанам, вроде меня. Возможно, я не считала маму талантливой, умной или честолюбивой только потому, что никогда не воспринимала одежду всерьез. Я всегда рассматривала ее как просто мою маму. а то. что она чем-то занимается по службе в «Вудвортс», это как бы хобби, ведь ее настоящая работа — растить меня. Какая заносчивость! Мама считает меня самой важной частью своей жизни, а я в ответ даже не пытаюсь поинтересоваться, чем еще, кроме меня, наполнена ее жизнь.

У меня голова идет кругом. Оставив письма лежать на полу, я с трудом поднимаясь на ноги и возвращаюсь в магазин, где мама как раз машет рукой вслед двум случайным посетителям — они уходят нагруженные пакетами и обувными коробками.

— Что-что. а это я умею! — Мама весело оборачивается ко мне. Выражение моего лица заставляет ее насторожиться. — Что такое, милая?

— Quanto hanno speso [87]? — спрашиваю я. Мама порывается ответить, но вовремя останавливается.

— Что это значит?

— Quanto hanno speso? — повторяю я. Ее улыбка гаснет.

— Ты нашла письма. Я киваю.

— А я все думала, где же они. Мне казалось, они должны быть в доме. София обещала их для меня поискать… — Мама глубоко вздыхает. — Я должна тебе все объяснить.

— Я должна перед тобой извиниться, — перебиваю я.

Мама удивлена.

— Если ты извиняешься за то, что прочитала письма, то я не против…

— Нет, не за это. Впрочем, спасибо, что разрешила, — я бы хотела как-нибудь прочитать их все.

— Конечно, но в чем дело?

Я переворачиваю табличку — теперь на улицу смотрит ее красная сторона с надписью «ЗАКРЫТО» — и сажаю маму в бархатное кресло. Какая-то часть моего рассудка хочет притвориться, что ничего не произошло, но я должна это сделать.