Жизнь Кости Жмуркина - Юрий Брайдер

Гофман-Разумов, уже успевший проголодаться, околачивался в торговых рядах, где местная промышленность выставила образцы своей продукции. Однако получить здесь съестное можно было только за деньги, а тратить свои кровные он не собирался. В конце концов ему удалось втереться в состав комиссии, дегустировавшей кукурузные лепешки, выпекавшиеся прямо на глазах почтенной публики. Занимались этим, кстати говоря, исключительно мужчины, хмурые и небритые, в высоких барашковых папахах — не то пастухи, не то разбойники, не то первое и второе вместе.

Едва только начался танцевальный конкурс, как Костя, сидевший в первом ряду зрителей, понял, что на этот раз Верещалкин оказался прав. Возможность беспрепятственно созерцать голые женские ноги, пусть даже и на диво стройные, не шла ни в какое сравнение с физическими страданиями, которые причиняли зной и пыль.

Где-то Гофман-Разумов, сидя в тени пастушеского шалаша, обжирался пышными лепешками; где-то гарцевал на смирной лошадке Бубенцов; где-то юный Урицкий уже закончил свои дела, из трех только что сотканных ковриков выбрав один, по его мнению, самый лучший; где-то другие прогрессивные писатели под сенью виноградной лозы подсчитывали корзины с сочными гроздьями «изабеллы», а Костя Жмуркин вынужден был жариться на солнцепеке и глотать пыль, обильно выбиваемую танцорами из пересохшей земли.

Уйти или даже отлучиться на время он не мог, поскольку являлся председателем жюри и его мнение было главенствующим. Освежиться тоже — такую мелочь, как запас прохладительных напитков, никто не предусмотрел.

А конкурс между тем затягивался. Пляска являлась здесь такой же национальной страстью, как хоровое пение в Грузии, гонки на верблюдах в Аравии или драки в России, а потому от желающих блеснуть своим мастерством просто отбоя не было.

Пиликали скрипки, заливался аккордеон, бряцали бубны, стучали барабаны, и все это сливалось в зажигательный мотив, заставлявший плясунов совершать истовые телодвижения, временами напоминавшие приемы карате. Медленных танцев здесь отродясь не знали.

Не прошло и часа, как Костя почувствовал, что долго так не выдержит.

Члены комиссии что-то с жаром объясняли ему жестикулируя и употребляя какие-то совершенно непонятные термины. Пестрые юбки крутились смерчем, задираясь хозяйкам чуть ли не на голову. Голые ноги — то пара, то сразу дюжина — выделывали самые замысловатые коленца. Мелькали белые трусики женщин. Глухо топали красные сапожки мужчин. Момент, когда Костю должно было стошнить, приближался.

— Хотелось бы знать, на каких именно танцоров вы обратили свое внимание? — прямо в ухо Косте пропела какая-то местная гранд-дама.

— С-сейчас…

С усилием оторвавшись от созерцания давно опостылевших задниц и ляжек, Костя ошалело мотнул головой и внезапно встретился взглядом с юной плясуньей, выкаблучивающей такое, что не всякой профессиональной балерине по силам, да еще не забывающей при этом задорно улыбаться.

И этот мимолетный, тут же ускользнувший в сторону взгляд сразил Костю с той же трагической неотвратимостью, с какой сокол сражает в полете дикого гуся.

— Стоп! — заорал он не своим голосом. — Победитель определился!

ГЛАВА 6. ЛЮБОВЬ

Сначала никто ничего не понял. Косте даже пришлось вскочить с места и замахать руками (со стороны это выглядело так, словно он отбивался от назойливых ос). Поскольку к чудачествам прогрессивных писателей здесь успели привыкнуть, оркестр продолжал наяривать свою мелодию, горячую, как это солнце, и древнюю, как эта земля, однако танцоры уже сбились с ритма.

Костя вел себя предельно глупо, можно даже сказать, по-идиотски, но сам этому нисколько не смущался, как не смущается своему поведению тот, кто любой ценой пытается спастись от смерти.

— Вот! Она! Победительница! — Костя указал на девушку, уже переставшую выписывать пируэты и сейчас ловившую руками свою юбку.

— Надо также определить победителя среди мужчин, — подсказала гранд-дама, на всякий случай отстраняясь от Кости подальше.

— Тот! — он ткнул пальцем в первого попавшегося танцора.

— А что вы скажете о втором и третьем местах?

— Сами определяйте! — отрезал он, не в силах отвести взгляд от девушки.

Та стояла на прежнем месте, скромно опустив ресницы и сложив руки на переднике. Радостную весть она восприняла безо всякой экзальтации. Подружки бросились было поздравлять ее, но почему-то смешались и отступили назад. Над танцевальной площадкой повисло не только облако пыли, но и какая-то неловкость. Казалось, безумный Костин взор создает вокруг победительницы некое мертвое пространство.

Гранд-дама (впоследствии оказавшаяся заместителем министра культуры, образования и культов) что-то торжественно затараторила. Зрители захлопали. Аккордеон сыграл туш.

Косте всучили грубую керамическую салатницу, но к девушке приблизиться не дали, а направили совсем в другую сторону, шепнув на ухо: «Это за третье место!»

Еще дважды министерша тявкала в микрофон, дважды толпа разражалась аплодисментами, дважды гремел туш, и вот наконец Костя оказался один на один с той, которая только что совершила почти невозможное — первой же вспышкой своего взгляда зажгла его давно окаменевшее сердце.

Он неловко сунул ей какую-то хрустальную поделку, тяжелую, как слиток свинца, а она еще более неловко приняла ее, едва не уронив на землю. С разных сторон подскочили еще люди. Тот, кто был слева, вручил девушке диплом, а тот, кто справа, — цветы.

Глаз она по-прежнему не поднимала, наверное, инстинктивно догадываясь, что может нечаянно сразить наповал этого нелепого, всклокоченного человека, на лице у которого застыло такое выражение, словно он внезапно очнулся от сомнамбулического сна.

— Как тебя зовут? — спросил Костя, поражаясь своей собственной смелости.

— Аурика, — ответила девушка, и голос ее прозвучал так, словно по хрустальной штуковине, которую она продолжала держать в руках, постучали серебряной ложечкой.

— А что это значит? — вновь спросил Костя, хотя и знал, что так вроде бы называется стиральная машина.

— Золотая…

Она и в самом деле была вся как бы золотая — нежная персиковая кожа, волосы того цвета, который принято называть медвяным, сверкающие блестки в прическе, лиф, расшитый канителью и бисером, монисто из старинных монет.

Зрители расходились. Удалялся оркестр, на ходу продолжая играть все ту же мелодию, одновременно страстную и печальную. Только танцоры, отойдя в сторонку, время от времени косились на эту странную парочку.

— Меня ждут, — сказала Аурика.

— До свидания, спасибо.

Костя понимал, что ему нужно сейчас упасть на колени, покрыть поцелуями ее руки, оросить слезами подол юбки, умолять о встрече, извергать уверения в любви, сыпать страстные клятвы, но вместо этого он только таращил глаза и бормотал нечто невразумительное.

А время уходило. Момент, которого он втайне от самого себя ждал всю жизнь, можно было считать упущенным.

И тут ресницы Аурики приподнялись — словно две черные бабочки-монашки взмахнули крыльями.

Ее взгляд, в котором были и золото дня, и бархат ночи, и нежность изумруда, и бездонная чистота бриллианта, вернул Косте смелость и красноречие.

— Давайте немного прогуляемся, — заговорил он быстро и, как ему самому казалось, убедительно. — Я здесь гость. Ничего не знаю ни об этой земле, ни об этих людях. Хоть вы мне расскажите что-нибудь.

— Прогуляемся, — еле заметно кивнула она. — Но только немного.

Букет она оставила себе, а диплом и приз положила прямо на землю, уверенная, что их подберут подруги.

— А куда вы спешите, если не секрет? — поинтересовался Костя.

— Скоро нам всем ехать на обед.

— Вот и прекрасно! Мы тоже туда едем. Вместе и пообедаем.

— Нет, — Аурика покачала головой, и блестки в ее волосах засверкали, как нимб ангела. — Вы поедете в хорошее место вместе с ними, — ее слова относились к удаляющейся гранд-даме, по пятам за которой следовали два мордоворота в камуфляже. — А нас покормят в какой-нибудь забегаловке.

— Это несправедливо! — возмутился Костя. — Я приглашаю вас с собой. Пусть только кто-нибудь посмеет возразить!

— Вам не возразят. — Для столь юной особы Аурика вела себя очень рассудительно. — А у меня потом могут быть неприятности.

— Ну и пусть! Я заберу вас с собой. Совсем в другие края. Зачем вам эта глушь?

— Я здесь родилась, — ответила она просто. — И здесь, наверное, умру.

— Тогда и я умру! — воскликнул Костя. — Прямо здесь! От любви!

Странно, но Аурика не жеманничала, не кокетничала, не отпускала всякие плоские шуточки и даже не интересовалась семейным положением поклонника. Казалось, что она уже давно знакома с Жмуркиным и уверена как в искренности его чувств, так и в серьезности намерений.