Полная переделка. Фантастический роман - Зиновий Юрьев

Что ж, машины признают меня виновным, сомневаться не приходилось. Последней и главной моей надеждой были ключи. Ключи в конверте, который отправила Одри. Ключи от сейфов, куда она положила пленки с голосами Кендрю и Ивамы. Главный мой козырь. Подушечки с пальцами Кополлы. Козырные карты. Тузы.

Я едва отдавал себе отчет, где я. Мне пришлось сделать усилие, чтобы сфокусировать глаза. Оказывается, мы уже были в зале суда и Магнусон раскладывал свои бумаги, готовился к заключительному выступлению.

Как, оказывается, все просто. Зачем-то кто-то пытался открыть мою камеру, зачем-то кто-то пытался украсть у Айвэна Бермана рыболовные крючки, зачем-то он в больнице. Все оказалось так просто. Так банально.

Я почувствовал глубочайшую усталость. Скоро нужно будет выбирать. Смерть или полная переделка. Потом, потом, сейчас я не мог решить ничего. Откуда-то издалека доносился голос. Ах да, это же Магнусон.

— …Он похищает крупную сумму денег у профессора Ламонта, с которым познакомился, готовя материал для защиты своего клиента…

Кто похищает крупную сумму денег? Ах да, это же я. Как это солидно звучит: «Похищает крупную сумму денег!» Я начинаю испытывать к себе даже некоторое. уважение. Крупная сумма денег! И похищает ее. Не крадет, а похищает.

— …Останавливает машину на ночной дороге. Мы никогда не узнаем, что он сказал несчастному коммивояжеру, который, наверное, торопился в гостиницу, по тот согласился подвезти его. Он не знал, кого он сажает. Он не знал, что истекают последние минуты его жизни. Он не знал, что Рондол уже сжимает в руке пистолет, из которого он через несколько минут выстрелит пожилому человеку в спину. В спину…

Боже мой, какой же он негодяй, этот Рондол, пронеслось у меня в голове. Но ведь Рондол — это я. Ах да, я. Я покрутил головой. В ней тяжело плеснулись мои жидкие мозги. Реальность наплывала на меня обрывками фраз Магнусона, тяжелым, свинцовым отчаянием, мягким, ватным бессилием.

Мозг мой, мой бедный мозг мог противопоставить этой реальности лишь одну картину. Прозрачный, схваченный легким инеем саркофаг. И в нем я. Что такое я? Почему я придаю такое большое значение этой, в сущности, банальнейшей комбинации атомов, которая называется Язон Рондол?

— …Но что-то испугало его. Он выбрасывает еще теплым труп на шоссе и через минуту бросает и машину. Он бежит в лес…

Ну хорошо, рассыплется эта комбинация атомов, возникнет другая, как меняются узоры из цветных стекляшек при повороте детского калейдоскопа. Исчезнет Язон Рондол, появится другой. Мир не остановится. Калейдоскоп никогда не останавливается. Придет время — исчезнет и Магнусон, который так старается сейчас убедить всех, что Рондол — убийца и вор. И судья, и все сидящие в зале. Все исчезнут, растают с новым поворотом калейдоскопа. Боже, сколько комбинаций маленьких цветных стекляшек, которые называются жизнью.

— … Он мечется по лесу. Его охватывает ужас. Он не может найти себе место в ночном лесу. За каждым деревом ему чудится…

Нет, Магнусон, он уже не мечется. Вы можете теперь не тратить красноречие. Старое доброе судебное красноречие. Оно ведь только для публики, телевидения и газет. Электронным потрохам судейских машин наплевать, скажете вы «он мечется по ночному лесу» или «его местопребывание с такого-то по такой-то час точно не установлено». Все это словоговорение им давно уже не нужно. Они давно уже знают, что коммивояжера ухлопал Рондол, он же «похитил крупную сумму денег», он же напал на блюстителя закона и бежал. Боже, как же, должно быть, им скучно, бедным судейским машинам. Говорят, что у. них нет эмоций и что потому-то они выживают из судов судей. Что-то я не очень-то верю, чтобы такие умные машины могли долго оставаться равнодушными. Ведь каждый день перед ними проходит бесконечный парад человеческих пороков. Разве могут остаться даже транзисторы равнодушными к этим сомкнутым рядам лжи, оркестру жадности, колоннам корысти, коварства и предательства?

— …И вот, загнанный и потерянный, он снова выходит на дорогу…

Какая логика, какая поэзия! Какой сплав ума и чувства! И все для того, чтобы разделаться с одним Язоном Рондолом. Все для того, чтобы бело-розовый профессор Ламонт по-прежнему мог потирать свои чистенькие лапки и писать новые сценарии. С новыми участниками, за новые гонорары. Все правильно. Чудес действительно не бывает. Выживают сильнейшие. Маленький адвокатик вообразил себя Ричардом Львиное Сердце и отправился освобождать гроб господень. Лбом об стенку. Об стенку, воздвигнутую профессором Ламонтом, его покровителями и заказчиками. Адвокатишко против системы. Отработанной, отшлифованной системы…

— …Капитан Мэннинг. сажает его в свою машину. Рядом с собой. Он отсылает даже своего помощника. Он хочет остаться с преступником с глазу на глаз. Он мучительно хочет понять, что — заставило адвоката, интеллигентного человека, в одну ночь разрушить всю свою жизнь, стать на путь преступления. Он полицейский, но он человек в первую очередь. Он хочет понять…

И я хочу понять. И не могу. Почему зло настолько сильнее добра, а ложь — правды? Почему в их вечном состязании почти всегда финишной ленточки раньше касаются пороки, чем добродетели? Может быть, так и надо? Не может же природа ошибаться столько тысячелетий подряд?

— …Воспользовавшись доверчивостью капитана, наносит ему зверский удар в лицо, последствия которого мы все видели вчера…

Бедный, бедный капитан Мэннинг, чистая, доверчивая душа. Он так верил, что адвокат выйдет из машины и подставит себя под колеса, под выстрел, а тот его обманул. Подло, позорно обманул. Трагедия преданной доверчивости.

Для чего все это проносится сквозь мой и без того уставший мозг? Для чего все эти жалкие поплавки слов? Я устал, устал, я хочу покоя.

Я вспомнил вдруг измененного, с которым столкнулся как-то на улице. Он шел осторожно, чуть бочком, как ходит большинство измененных. Не шел, а скользил. Он был довольно высокого роста, но — странное дело!. — он казался маленьким. Глаза его были опущены… Как говорили когда-то? Ага, глаза его были опущены долу. На губах — слабая улыбка. Улыбка просительная и прощающая. Он скользил по шумной улице, а я шел за ним, завороженный его отрешенностью. Измененные не носят особой одежды, на них нет никаких особых знаков. Но их узнаешь сразу. Они — как золото. Они не вступают в реакцию с окружающей их толпой.

Измененный, за которым я долго шел по улице, словно предчувствовал, что и я столкнусь с выбором.

Он взглянул на меня одновременно испуганно и с жалостью. Он скользил бочком по людной улице и был один. Он шел сквозь жадность, суету и не касался их. Тихая тень на бурлящем рынке.