Повседневная жизнь Французского Иностранного легиона: «Ко мне, Легион!» - Василий Журавлёв

 — Нет еще. Андрей… А куда делся тот парень?

 — Дезертировал. Не вернулся из отпуска.

 — Ну, я надеюсь, ты не дезертируешь? — с плохо скрытым волнением спросил Панорама.

 — Не знаю, я еще не решил, кем быть лучше — человеком или дрессированной обезьяной… Давай лучше спать».

Нетрудно догадаться, что автор этих записок дезертировал и вернулся в Россию. Его собеседник — остался в легионе и сделал неплохую карьеру.

Но бывает и так: волонтер проходит учебную роту, получает специальность, но перед отправкой в дальний гарнизон пугается «тягот и лишений», то есть прерывает контракт. Такой случай произошел с легионером — боевым пловцом-диверсантом Дмитрием Богдановым-Дариусом, он честно описывает его в заметках о пребывании в легионе в 1990-х годах в журнале «Солдат удачи»: «Через два месяца учебы стало известно, что из нас формируют группу для отправки во Французскую Гвиану. Когда я упомянул об этом Алексею (офицер русского происхождения, ставший другом и наставником молодого легионера. — В. Ж), он, к моему удивлению, страшно расстроился. Он рассказал, куда именно я попаду и что меня там ждет. Ничего хорошего это мне не сулило. Итог моего пребывания в этой южноамериканской стране мог быть печальным. Там постреливали, но это ерунда: нас готовили воевать. Гораздо хуже были чудовищный климат и болезни. До 80 процентов личного рядового состава возвращались оттуда больными, а у оставшихся 20 процентов сразу или позже тоже отмечались какие-то отклонения в здоровье. Если бы я был хотя бы капралом, у меня появился бы шанс. Все-таки больше всего достается рядовому составу. Но я не мог рассчитывать успеть получить капральские нашивки до отъезда. Поэтому после долгих совещаний с Алексеем мы пришли к выводу, что, как это ни печально, из Легиона мне следовало уйти. Мы разработали план рискованный, но другого быть не могло. В один из ближайших дней после погружения на дно я задержался на глубине чуть дольше, чем позволяли правила, и стал всплывать быстрее обычного. В итоге я попал в госпиталь с кессонной болезнью — в легкой форме, но Алексей подробно рассказал мне, как вести себя дальше. Пролежав в госпитале неделю, я подал рапорт на увольнение по состоянию здоровья и был уволен после продолжительной и негладкой бюрократической процедуры с правом восстановления. Легион не любит отпускать, когда в тебя уже вложены немалые деньги и на тебя как-то рассчитывают».

В легионе никто и не обещает, что будет легко. Но в Гвиане — месте бывшей ссылки на каторгу — теперь не так уж все плохо устроено: люди там живут и служат. Находятся и те, кто просит о переводе из метрополии в этот «тропический рай». Просто в этом легионере не было «военной косточки» и авантюрного духа, благодаря которым люди идут служить в легионе и остаются в нем на всю оставшуюся жизнь. Лучше вовремя «закосить» и удостоиться лишь беглого упоминания, как у Данте «взгляни — и мимо», чем стать потом дезертиром, чего не простят.

Отказаться от командировки легионер не имеет права: еще в 1836 году в контракт был внесен пункт о том, что «подписывающий контракт обязуется следовать повсюду за своей частью, куда бы правительство ее ни отправило». Согласно этому пункту легионеров отправляют служить в войска ООН, когда они меняют свои белые кепи и зеленые береты на голубые каски ооновских «миротворцев». Единственный случай, когда легионер может отказаться воевать, — если вооруженный конфликт происходит на территории его родины или с ее правительством. Если легионер не захочет сам, то его никогда не пошлют сражаться против своих «компатриотов» — это этика. Однако известны случаи, когда легионерам приходилось сражаться против своих соотечественников и официально признанного правительства своей страны: немцы-«спартаковцы» бились против своих нацистов, а «Свободная Франция» — против солдат правительства Виши. То же самое может случиться с легионерами африканского происхождения сегодня, когда они добровольно десантируются в свою страну, когда хотят помочь остановить племенную этническую чистку или приструнить очередного полковника, чем-то не устроившего Елисейский дворец.

Во французском языке слово «дезертир» имеет тот же корень, что и пустыня «le deserteur» и «lе desert». Кто бежит, тот остается в одиночестве. А тот, кто оставляет легион, остается в полном одиночестве, потому что его новая семья навсегда отрекается от него, а новая отчизна в нем больше не нуждается. Значит, он от нее ничего в награду за верную службу не получит, даже если успел пролить за Францию свою кровь.

Глава десятая

РУССКИЙ ЧЕЛОВЕК НА РАНДЕВУ С ЛЕГИОНОМ

Франция, страна моей свободы,Мачеха веселая моя.

Русские в легионе

Легион начинает говорить по-русски, когда дела в России идут совсем плохо. За прошедшее столетие такое успело случиться трижды: в 1914,1920 и 1993 годах.

Читая воспоминания ветеранов и разговаривая с сегодняшними легионерами, понимаешь, что отношение русского человека к легиону — это не отношение к армии, а отношение к Франции и французам. От восторженного почитания, как у генерала Пешкова, до резкого неприятия, как у рядового Николая Матина, служившего в Северной Африке в одно время с ним.

Понять разницу в восприятии этой парой антиподов Иностранного легиона как символа Франции легко: один — бесправный в Российской империи еврей, добровольно покинувший страну, а Франция признала в нем героя и дала ему все, а другой — казак, офицер русской армии, белогвардейский «доброволец», оказавшийся на французской службе не по своей воле, а по крайней финансовой нужде, да и из России он ушел на последнем пароходе из Крыма.

Русскому человеку, пока он имеет возможность жить у себя дома в привычной обстановке, трудно понять эмигранта — того, кто не по своей воле оказался в чужой стране с малопонятным тебе народом, даже если ты знаешь его язык и психологию. А хуже всего — когда нет никакой возможности вернуться обратно: там ждет расстрел или лагерь.

Удачливый искатель приключений Пешков и служака-офицер Матин. Космополит и русский патриот. В старой России они постарались бы не встречаться из-за взаимной неприязни, но судьба свела их в одном легионе. Оба они одновременно лишились отчизны. Ни у того, ни у другого пути назад нет: одна дорога: Иностранный легион. Но прошли они по этой дороге совсем по-разному.

У Матина и его единомышленников оставалась очень слабая надежда вернуться в Россию, чтобы поквитаться с новой властью за все, что она сделала с ними и их страной. Пешков, похоже, не особенно переживал от того, что происходит в России, и умел извлекать выгоду из своего положения.

Различное восприятие мира, и в частности Франции, старой и новой русской эмиграцией связано не только с разницей в происхождении и воспитании людей, но и с силой национального характера, привычкой к «черно-белому» восприятию действительности, где нет места полутонам и недоговоренностям, когда вокруг только друзья или враги.

Что же касается «милой Франции» («douce la France»), как французы любят называть свою отчизну, то французский образ жизни и способ мыслить уже больше двух столетий почему-то не оставляют равнодушными просвещенные слои русского общества. Больше, чем любая другая нация. Русский человек становится либо франкофилом, либо франкофобом. Еще со времен грибоедовского «Горя от ума» сложилось диаметрально противоположное мнение: все французское либо не приемлется и при первом же удобном случае громко обругивается (отдавая должное другим европейским нациям), либо, наоборот, все «галльское» боготворится и выражается стремление обратить в свою веру всех компатриотов. А если не получается, то человек глубоко расстраивается и, по французской манере, искренне ужасается варварству тех, кто в отличие от него не находит прелести в гусиной печенке и вине, а упорно продолжает придерживаться привычки к водке и селедке с картошкой.

Правда, в наше время появился и третий вариант: потребительское отношение. Он — самый обидный для французов, но наиболее правильный для русских.

В «милой Франции» русским, как и всем эмигрантам, сегодня жить легче, чем дома. Тут «у них» можно пользоваться всем «их» социалистическим, а вот любить «аборигенов» вовсе не обязательно. И платить кровью за приют теперь никто не требует. Потребительский подход иногда проскальзывает и в словах некоторых легионеров, но в отличие от «гражданских» не все они рвутся остаться во Франции навсегда.

Прагматизм отношения к Франции проявляется у всех без разбора «колбасных эмигрантов», включая русских — служащих, работяг, нянь или уборщиц, живущих в съемных квартирках, и у нуворишей, обитающих в престижнейшем 16-м округе Парижа или на Лазурном Берегу. При всей разнице в доходах и положении, национальности, вероисповедании, идеалах и устремлениях их объединяет одно: стойкое нежелание возвращаться домой. В этом их главное отличие от «старых» русских, живших лишь одной надеждой: увидеть родной дом.