Стая бешеных - Фридрих Незнанский

Все закончилось так же быстро, как и началось. Кто-то поднял Юрия на ноги, несколько милиционеров сразу начали ощупывать его, хлопать по плечу и говорить, что он в рубашке родился, кто-то вдруг потребовал у него документы и захотел обыскать.

– А что случилось? – бормотал он, ничего не понимая. – Тут кто-то стрелял, да?

– Стрелял, конечно, стрелял!

Из парадной выскочили первые журналисты с видеокамерами. В нос Гордееву ткнулось сразу несколько микрофонов, но тут же пропали, оттесненные милицией.

– А в кого стреляли? – пробормотал Юрий, начиная смутно догадываться, что он тоже как-то замешан в случившемся.

– Так в тебя же и стреляли! – Его потрясли за плечо. – Ты чего, не понял еще?

Юрий почувствовал, что у него задрожали руки.

– Как в меня? – пробормотал он изменившимся, каким-то чужим голосом, и огляделся.

И тут он увидел лежащего на земле, окруженного милицией и телевизионщиками однорукого. Рядом с ним валялся револьвер с глушителем.

– Нашатыря! Дайте нашатыря! – услышал Юрий откуда-то с небес и догадался, что это он падает в обморок…

Глава 57. ПРОФЕССИОНАЛЫ.

Лабиринты думских коридоров, своей стерильностью и строгостью напоминавшие больничные покои, мало успокоили Гордеева. За шеренгами дубовых отполированных дверей бесшумно растворялись сновавшие туда-сюда секретарши, исчезали мальчики в синих костюмах с мобильными телефонами, изредка мелькал шумный хвост свиты какого-нибудь депутата. Чинные таблички с именами, оповещающие о времени приема, церемонно охраняли порядок в доме законодателей. Вырвавшись от милиции на несколько минут, Юрий Петрович преследовал единственную цель – унять дрожь в коленках и остановить бессвязный поток фраз, которые долбили его мозг. Особенно злобствовала какая-то дешевая песенка, ее ритмический абсурд воспроизводился в голове с навязчивостью молотка соседа, рано поутру забивающего за стеной гвозди. «Ты ж еще молодой. Ты ж еще страдаешь…» «Идиотизм! – Чем страдает герой, Гордеев припомнить не мог и спотыкался всякий раз, ловя себя на мысли, что невольно подыскивает рифму, – ерундой, лебедой, сединой… Фу! Такое даже в страшном сне… Сон… Да, сегодняшней ночью он видел сон, будто из разбитой банки расползались тонкие, как ниточки, змеи. Ну и к чему это? Кобрин?.. В конце концов, почему он даже не появился, когда шумел весь этот сыр-бор вокруг покушения?»

Только сейчас Гордеев стал осознавать, что прорваться в эти коридоры его заставило тайное желание немедленно увидеть Кобрина. Смертельная опасность, которую Гордеев почуял, заставила его избрать тактику опытного поискового пса – бежать по не остывшим еще следам. Только депутат мог зарифмовать те страдания, которые мучили Гордеева.

Думские палаты вывели Юрия Петровича в светлый холл. Яркие стекляшки богатой люстры переливались на солнце, свисая в провал первого этажа. С балкона открывалась широкая лестница, покрытая ковром, а внизу царило оживление – журналисты вприпрыжку старались обставить друг друга, прорываясь сквозь заслон охраны к законодателям, слепили «Бетакамы», падали микрофоны, стоял гомон от сыплющихся слева и справа вопросов. Гордееву казалось, что это не люстра висит под потолком, а слившиеся в единый сноп вопросы повисли над головами народных избранников.

На противоположной стороне балконного круга, за горшками с пальмами, стыдливо укрылась дверь знакомого бара. Гордеев подумал, что это то самое блаженное место, где мысли наконец получат желанное построение по ранжиру. Уютные столики блистали девственной чистотой, а востроглазые буфетчицы – незамутненным взором. Гордеев попросил пятьдесят граммов коньяку и отчаянно опрокинул в один присест широкий, по всем правилам винного искусства, бокал. Девушка за стойкой сочувственно поморгала посетителю, но, спохватившись, заулыбалась, стуча по клавишам кассового аппарата. Сумма на чеке, несмотря на шикарность напитка, значилась мизерная. Гордеев вспомнил жалостливые интервью народных избранников – они, дескать, тоже зарплату получают нерегулярно, как и прочие простые граждане, – и заказал новую порцию коньячка. Вторые пятьдесят пошли не так споро, зато с большим теплом. Приятная истома наконец стерла истерический ритм дешевой песенки в голове, и к Юрию Петровичу постепенно стала возвращаться трезвость мысли.

«В нашей жизни главное – постоянно поддерживать состояние легкого опьянения и не дай Бог чуть-чуть передержать» – так, кажется, говорил Гордееву один его клиент – ловкий «строитель пирамид», каждый час в качестве лекарства принимавший из микстурной бутылочки глоток коньяку. «Пожалуй, в чем-то он был прав», – Гордеев вытащил из кармана думский пропуск. Обычно Юрий Петрович гордился перед коллегами своей профессиональной памятью, справедливо полагая, что именно этот феномен во многом определил его удачную карьеру. Однако сейчас ему не хотелось огорчаться по поводу того, что он забыл номер кабинета, где принимает Кобрин. Его карьера, да и… сама жизнь больше не зависели от прочности памяти, они даже не зависели больше от его работоспособности и самоуверенности. Он вдруг понял, что та сила – физическая и моральная, присутствие которой он каждое утро с радостью обнаруживал в себе, собираясь на работу, больше не может служить ему верой и правдой. Не то чтобы Гордеев вдруг в один миг прозрел и растерялся, просто он неожиданно понял, что оружие, всегда защищавшее его, устарело – словно он старательно прочищал кремневое ружье, тогда как соседи давно уже изобрели втихомолку ядерное оружие.

Гордеев долго и бесцельно сидел за столом в совершеннейшей отключке. Постепенно какая-то сверлящая, беспокойная мыслишка внедрялась в его благостное сиюминутное существование и возвращала в реальность. Что-то внутри Гордеева задергалось, прореагировало – будто чьи-то глаза встретились с его глазами. Юрий Петрович с трудом оторвал взгляд от белого ровного полотна скатерти и огляделся. Пробуждение было тяжелым, не оставляло тягостное чувство: кто-то проницательный и умный «ведет» его. Но в думском баре по-прежнему царила пустынность и даже «сочувствующая» девушка за стойкой скрылась в подсобке, однако ощущение беззащитности, которое Гордеев испытал тогда, когда однорукий приближался к нему, сейчас повторилось еще обостреннее. Слежка была, в этом Гордеев не сомневался, но сколько он ни мотал головой, сколько ни высматривал, ничего подозрительного обнаружить не мог.

Он решил не пользоваться лифтом, так как и в хорошем настроении зажатый в четырех стенках кабинки, лицом к лицу с другими пассажирами, Гордеев всегда испытывал дискомфорт. Сейчас же кое-как обретенное присутствие духа нужно было беречь, поэтому Юрий Петрович поднялся на пятый этаж пешком, не переставая оглядываться и замедлять шаг. Коридор слишком гулко, как показалось Гордееву, отражал его нетвердый шаг и скрип туфель. Непозволительно шумно Гордеев приближался к заветной двери, словно Буратино к нарисованному очагу. Начищенная ручка послушно повернулась, квакнула, но дверь не поддалась. Юрий Петрович беспомощно оглянулся по сторонам, рядом мерцала табличка: «Кобрин А. С.», подтверждая правомочность притязаний Юрия Петровича именно на этот кабинет. Гордеев еще раз подергал язычок ручки, навалился всем телом на дубовое полотно. Несколько секунд паузы, показавшиеся Юрию Петровичу вечностью, еще отделяли его от осознания: Кобрина здесь нет. Гордеев не хотел вот так, с ходу сказать себе это, он еще на что-то надеялся, но вместе с секундами уходили и остатки надежды. Нервы сдавали, Гордеев ударил каблуком по полированной поверхности, и стоило ему единожды нанести этот удар, как все напряжение прорвало, словно перезревший нарыв. Он с остервенением, не отдавая себе отчета в том, что делает, стал лупить ногой, кулаком по злополучной двери.

– Юрий Петрович! Вот уж не предполагал, что вы хотите загреметь по статье за мелкое хулиганство.

Гордеев оглянулся и увидел холодные, насмешливые глаза знакомого мужчины.

– Это вы следите за мной, Александр Борисович? – Гордеев не скрывал своего негодования. Скрывать больше ничего не хотелось.

– Да бросьте вы, Юрий Петрович! Вы неверно расставляете приоритеты, как принято выражаться теперь в этих кулуарах. В вашем положении подобные ошибки – непозволительная роскошь. Какая слежка?

– Будьте любезны не издеваться. – Гордеева раздражал игривый тон старшего следователя по особо важным делам Генпрокуратуры России.

– Вы, наверное, Юрий Петрович, как человек, склонный к рефлексии, подумали сейчас – вот и я попал в разряд особо важных дел.

– Ничего я не подумал, – буркнул Гордеев. – Моя профессия, как известно, связана с долей риска. А ваша, вероятно, вырабатывает в вас неумеренное самодовольство и нюх ищейки.

– Вас так оскорбила наша неожиданная встреча? Поверьте, Юрий Петрович, я не следовал за вами по пятам, не расставлял кинокамеры в унитазах и не сидел под столом в думском баре.