Портрет Лукреции - О&#39

Лукреция выдумывает для них поручения на другом конце castello, или просит что-нибудь принести с кухни, или отправляет в конюшню угостить мулицу. Лишь бы только остаться наедине со своими мыслями.

Каждые пять дней к ней заглядывает Альфонсо. Он тоже отсылает служанок, но уже по своей причине.

Альфонсо больше не раздевается по дороге к кровати, не срывает с нее одеяло и не любуется обнаженным телом. Вместо этого он опускается на колени перед ее кроватью, просит Лукрецию сделать то же, и подсказывает ей слова молитвы, перебирая четки. Сам акт он совершает быстро, деловито и осторожно.

О ее волосах он даже не вспоминает.

После он всегда очень галантен. Рассказывает новости: какие песни пели за обедом, какое читали стихотворение, у кого с кем роман. Упоминает и государственные дела — как Феррары, так и других герцогств. Говорит, что посетил мастерскую Бастианино и очень доволен его работой над портретом. Спрашивает, как она: спокойна? Спокойнее, чем раньше? Потеплел или охладился ее нрав? Отступила ли излишняя горячность, нет ли голода, жажды? Пришло ли, наконец, умиротворение? Есть какие-то изменения в душе, теле? Чем ей помочь?

Обязательно нужно ходить к духовнику, напоминает Альфонсо. Ради исповеди покидать комнату разрешено.

Лукреция усердно ходит на исповедь. Впервые в жизни она настаивает на посещении мессы хотя бы раз в день.

Все одобряют постоянные походы Лукреции в часовню: вполне уместно и правильно, что она просит Господа о ребенке. Все в castello молятся о наследнике. Стражники, камеристки, слуги и наместники благоговейно следят глазами за истовыми молитвами юной герцогини перед алтарем.

Чтобы попасть в часовню, нужно спуститься по нескольким лестницам и пройти через оранжерею. По дороге Лукреция заглядывает в Sala dell’Aurora и зал поменьше — двигаясь очень медленно, как лекарь прописал. Никакой спешки, нужно беречь силы. Она частенько встречает придворных и слуг, бегающих между кухней и залом, между салоном и сторожкой привратника. За день легко можно увидеть десять — пятнадцать лиц. Вернувшись в покои после исповеди, она поспешно делает наброски этих лиц чернилами, а потом сжигает улики.

Лекарь добросовестно навещает Лукрецию. Поначалу ей ненавистны эти визиты: противно, что он прощупывает пальцами ее тело, измеряет пульс, ставит на спину горячие банки, изучает ее кожу, шею и язык.

Однако минуют две недели, и она уже с нетерпением ждет прихода лекаря: хоть какая-то искорка среди однообразного течения будней. Лукреция спрашивает его о семье: родила ли собака, как дела у жены — полегчало ее ногам? Старший сын все так же хандрит? Дочь по-прежнему отказывается заниматься музыкой?

Ежемесячное кровотечение начинается в положенный день. Альфонсо не заходит к ней ни разу за всю неделю.

Если скука становится нестерпимой, Эмилия играет с Лукрецией в привезенные из Флоренции карты с изображениями башен, мостов и деревьев. Края карт истрепались за долгие годы игр в детской; Лукреция проводит ими по щекам и вдыхает запах — вдруг остались еще следы Софии, Изабеллы или Марии?

Когда игра заканчивается (а Эмилия играет отлично, быстро схватывает правила и стратегии), Лукреция садится на подоконник и гадает, в какую сторону свернут прохожие — налево или направо? Эмилия приносит ей бумагу с чернилами и отворачивается, будто не замечает, как Лукреция вместо писем занимается набросками.

А когда Лукреция плачет по ночам, Эмилия крепко ее обнимает, как в свое время София. Ласково убирает волосы с лица, вытирает слезы платком и приговаривает: «По́лно, полно». Рассказывает сказки, которым учила ее мама: о феях, дарящих желания, и о гоблинах с заколдованными мечами. А еще признается, что слуги в палаццо трепетали перед Лукрецией, а некоторые даже ее боялись.

Лукреция тотчас забывает о слезах.

— Как это?

Эмилия объясняет, что про нее ходил странный слух. Кое-кто при дворе клялся и божился, что своими глазами видел, как она гладила тигра еще маленькой девочкой. И тигр ничего ей не сделал, сидел спокойно. Поговаривали, будто она заворожила тигра своими чарами. Конечно, выдумки, чепуха, но…

— Не чепуха, — возражает Лукреция. — Вовсе нет.

Потом смежает веки и проваливается в сон, и в нем то и дело мелькает смутный образ: полосатый бок зверя, огромные лапы и горящий взгляд янтарных глаз.

Она не может понять, как относится к возможной беременности. С одной стороны, это единственный способ покончить с заточением, травяными чаями и визитами лекаря. С другой стороны… Тело ее разбухнет, потом предстоят роды, нужно будет следить за образованием, здоровьем и жизнью ребенка, а потом произвести на свет еще одного… И представить сложно. Нет, она не готова. Рождение мальчика весь двор встретит ликованием, но всю жизнь его будут ваять, как статую, для одного-единственного предназначения — стать герцогом. А от девочки потребуется то же, что от самой Лукреции, — оторваться от семьи и родного дома, переехать в чужой дом, радовать взоры и приносить наследников, говорить мало, а делать и того меньше, сидеть взаперти, отрезать волосы, избегать треволнений и сильных впечатлений и подчиняться любым ночным ласкам.

Каково это — быть беременной? Как она себя повела бы? Как встретила бы новость? Ей разрешили бы выходить из покоев и участвовать в жизни двора. Зато в ее теле росла бы новая жизнь, отдельный человек, на чьи плечи еще до рождения взвалили бы ношу чужих ожиданий. Сын Альфонсо, наследник Альфонсо, будущий герцог Феррары.

Кровотечение наступает снова, на несколько дней раньше обычного, будто в насмешку.

Прослышав об этой беде, вызывают лекаря. Он желает осмотреть запачканную ткань. Лукреция сидит на краешке кресла, отвернувшись, спрятав под себя руки, а лекарь объясняет недовольной Нунциате, сидящей на диване, и Альфонсо, стоящему у окна: менструальная кровь слишком «жидкая». И да, слишком «горячая».

Ее поят новой травяной настойкой, на сей раз с кислым послевкусием и запахом дрожжей.

Лекарь позволяет ей рисовать детей, не более раза-двух в день. Сильных, здоровых детей. Мальчиков.

Она рисует детей, ребенка за ребенком. Мягкие, беззащитные личики, жемчужно-бледные ручки и ножки. Детей, которых видела за окном castello, или других, из сна, гуляющих по каналу либо по арочному мостику. Детей на спинах родителей, детей в колыбельках, детей в седле, детей, летящих на больших птицах, скользящих над верхушками деревьев на фоне небесной синевы.

Нунциата, вполне довольная ролью единственной сестры Альфонсо, радостно врывается к Лукреции по нескольку раз за день, а потом отчитывается перед братом, чем его жена занималась. Нунциата разглядывает рисунки через плечо Лукреции.

Увидев детей в вышине, она хмурится.

Лукреция расставляет на подоконнике ряд бокалов, каждый наполняет водой до разного уровня и играет целую гамму, постукивая по ним ногтем. Сидит так часами, покуда не подбирает несколько мелодий.

Клелия молча смотрит на нее с другого конца комнаты, сматывая пряжу со спинки стула. Лукреция берет горсть отполированных камешков, по невнимательности слуг оставленных в шкафу. Они немного потускнели, и Лукреция бросает их в воду.

На следующий день воды в бокале становится меньше.

Камешки ее выпили?

Лукреция наклоняется к подоконнику, завороженная. Поднимает камешек и трясет, прислушиваясь к характерному всплеску.

Эмилия говорит: это невозможно, камни не пьют. Вода высохла на теплом воздухе, только и всего. Клелия находит объяснение Лукреции странным. А Нунциата фыркает: ничего глупее она в жизни не слышала.