В горах Кавказа. Записки современного пустынножителя - Меркурий

Поднявшись с колен, я приложилась к ручке Владычицы и вдруг почувствовала, как в меня влилось какое-то невыразимо отрадное успокоение, от сердца будто отвалился тяжелый камень, не дававший мне свободно вздохнуть. Вместе с ним куда-то исчезло уныние, жестоко терзавшее душу, и мне вдруг стало так легко…

Как желанно и в то же время как неожиданно было это чудо! Оно возбудило во мне такую духовную ревность, что от моих мрачных мыслей не осталось и следа. Тут же в голову пришла идея соорудить себе подобие конуры внутри штабеля ящиков. Поблагодарив Владычицу, я поспешила к месту своего ночлега и, осмотрев его, убедилась в том, что действительно внутри штабеля можно устроиться. Тут же я распланировала, каким образом нужно будет переставить ящики, и когда наступила ночь, принялась за дело. Глаза постепенно привыкли к темноте, и я чуть ли не до рассвета возилась с ящиками, комбинируя их так и эдак, пока не образовался нужный вариант конуры внутри штабеля с маленькой лазейкой наружу, которую я заслонила небольшим ящиком.

Немного отдохнув в своей келейке, на рассвете по звону колокола я пошла в церковь на раннюю литургию, а потом отправилась разыскивать магазин, чтобы купить хлеба. По пути я нашла на улице два скомканных и грязных, но довольно больших куска целлофановой пленки, вымыла их и принесла в свою конурочку. Затем надергала из ящиков гвоздей и обила этой пленкой потолок и стены своей келейки наподобие палатки со скатом, на случай дождя. Так, никем не замеченная, я обосновалась в Лавре внутри штабеля ящиков, питаясь только хлебом и водой. Однажды, проходя возле помойки, я заметила в ней много кусков хлеба: Лаврская братия не имеет понятия о скудости в питании и потому чуточку зачерствевший хлеб выбрасывают вон. Собрав эти ломтики, я высушила их на солнце, а потом стала ежедневно наведываться на помойку, так что у меня отпала нужда покупать хлеб в магазине. Со временем я ознакомилась с бытом внутри и вне Лавры, завела даже поверхностное знакомство с некоторыми из прихожан.

В самом Почаеве проживает довольно много вольноопределяющихся монахинь, которые почти ежедневно бывают в храме. Мое внимание привлекли черные шнурочки с частыми узелками, оканчивающиеся кисточкой, которые они держали в руках. На мой вопрос одна из них ответила, что всякий монах или монахиня, принимая постриг, получает из рук своего духовного отца вот такие четочки с наказом: „Прими, сестра, меч духовный, иже есть глагол Божий, и носи его во устех твоих и непрестанно глаголи: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную“. При этом она подробно объяснила мне обо всем, касающемся этого делания, и оканчивая свое пояснение, добавила:

— Вот мы непрестанно в уме и творим молитву Иисусову, перебирая эти узелочки на четках.

— А можно ли и мне, — спросила я, — заниматься тем же деланием, которым занимаетесь все вы?

— Ну, конечно, можно, — ответила она, — преподобный Серафим Саровский всем и каждому, в том числе и мирянам, говорил: „Всегда и везде, при всяком деле или ином каком занятии, идете ли, или едете куда-либо, непрестанно творите молитву Иисусову“.

— А где можно было бы приобрести для себя такие четочки? — спросила я у нее.

— Да я тебе дам, у меня есть при себе запасные, — сказала она и, вытащив из кармана своего подрясника четки, подарила мне, но предупредила: — Самовольно не приступай к этому занятию, предварительно попроси у кого-либо из иеромонахов благословение на это благое делание и только после этого приступай к молитвословию.

Так я и сделала, испросив благословение. На людях я молилась молча, а когда оставалась одна, то произносила молитву вслух, в конурочке же своей молилась шепотом, чтобы не выдать себя, потому что в туалет постоянно заходили люди и могли меня услышать.

Так потекла день за днем моя молитвенная жизнь во славу Божию при абсолютной беспопечительности о завтрашнем дне. Целыми днями, находясь в своем убежище, я молилась и молилась, ни на минуту не выпуская четки из рук. Так же и ночью: чуточку усну и опять молюсь, спала я урывками. Если сильно начинал одолевать сон, то, выбравшись из своей конурочки, я разгоняла дремоту, бродя в темноте вокруг своего укрытия, а затем вновь забиралась в келейку и снова молилась и молилась, не давая себе передышки. Поначалу приходилось беспрестанно понуждать себя к молитве. Она шла очень и очень тяжело. Меня приводили в смущение всевозможные нелепые помыслы, которые в беспорядочном вихре неотступно носились в голове целым роем, противоборствуя моему начинанию.

Так прошло лето. В середине осени я заметила, что мое молитвословие стало совершаться само собою, причем с удивительной легкостью, без внутренних усилий. Вместе с тем появилась неожиданная помощь в виде внутренних мысленных толчков. Бывало, привлечет к себе мое внимание какой-то необычно яркий помысл, остановится молитва, но вдруг, будто из глубины сердца, почувствую мысленный толчок со словами: „Господи, Иисусе Христе…“, и ум, как бы опамятовавшись, подхватит эти слова, и дело молитвы пойдет своим чередом без малейшего понуждения с моей стороны. В храме, во время богослужения, я непрестанно слышала внутри себя бесконечно повторяющееся: „Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешную“, но почему-то, когда начинал петь хор, молитва приостанавливалась, и тогда являлась нужда в собственном усилии. Не мешали ни чтецы, ни диакон, произносящий ектенью, внутреннее действие перебивалось только в минуты пения. После окончания службы я поспешно укрывалась в своей конурочке — до того отрадно было для меня уединение.

Незаметно наступили холода. Но, к счастью, уезжая с родины, я забрала с собой всю свою летнюю и зимнюю одежду, почему-то предчувствуя, что уезжаю навсегда. Теперь все это мне пригодилось. Спала я, уже не снимая зимнего жакета, однако вскоре жить в келейке стало совсем невозможно. Меня могли выдать мои следы на снегу возле штабеля ящиков, хотя я и пыталась заметать их веничком.

Однажды мне пришла мысль перебраться на жительство в братский туалет второго этажа. Сняв с большого ящика крышку, я прошла с ней в общежительный корпус. Там, в последнем отделении туалета, положила ее на рундук и улеглась на ней, свернувшись калачиком. Поскольку за всю ночь никто в туалет не зашел, я убедилась, что здесь смело можно определиться на жительство. Дождавшись позднего вечера, я стала приходить туда на ночлег. Привратники почему-то беспрепятственно впускали меня в любое время в коридор корпуса, видимо, считая уже за свою квартирантку. Живя в туалете, я почувствовала, что мое внутреннее молитводеяние стало совершаться не только днем, но и ночью, во время сна. Спала я очень мало, не более трех часов в сутки, да и то урывками. Сон был какой-то странный: вроде бы сплю, а может — и не сплю, но все время слышу внутри непрекращающуюся молитву. Однажды, во время такой молитвы, я почувствовала в сердце теплоту, которая стала распространяться от сердца по всему телу, и мне стало необыкновенно тепло.