Пятиэтажная Россия - Евгения Пищикова

В чем первопричина брака? В желании. Он и она хотят быть вместе. Возможно, это любовь, а возможно, и нет. Но к своим желаниям и она, и он привыкли прислушиваться с величайшей тщательностью — разве «хочу» не самое главное слово на свете? Люди захотели быть вместе и поженились. А потом расхотели и развелись. «Извини, сынок, но мы с мамой больше не любим друг друга. Когда ты вырастешь, ты нас поймешь». Очевидно, взаимное желание двоих и обязательства, налагаемые этими желаниями, не могут быть реальным фундаментом семьи. Действительно, «одного супруга слишком мало, а одного ребенка слишком много». Очевидно, брак в самом скором времени претерпит колоссальные, революционные изменения. Я, например, уверена, что не пройдет и пятидесяти лет, и любая группа из пяти человек, решившая жить вместе и воспитать, скажем, троих детей, будет официально признаваться семьей. В этом различии — между понятиями «брак» и «семья» — и кроется спасение. Потому что семья значительно больше, чем брак.

Ее трудно желать — семью. Потому что ее трудно строить и трудно сохранять. Семья — не прихоть. И что бы ни случилось с браком, семья никуда не денется. Мать и ребенок — это семья. А «извини, сынок, я больше не хочу», — это голос бывшего брачующегося.

Именно поэтому в России не популярен «английский» брак (правда, в Англии его называют французским), то бишь брак свободный. Речь идет о необременительном сожительстве двух супругов, каждый из которых заинтересован в сохранении семьи как хозяйственной единицы, но живет при этом собственной интимной жизнью. Казалось бы, удобный выход! Но из чего? Из какого положения? Пары, живущие в браке, не видят необходимости сохранять видимость постылого союза. А пары, строящие семью, — ну, тут более сложные варианты.

Я расскажу вам историю одного свободного брака (кстати, чудесен народный взгляд на подобные союзы, и сформулирован он таким образом: «Отдай жену дяде, а сам ступай к бляди»).

Жили-были в Москве муж и жена. Был у них ребенок, семилетний мальчик Ваня. А любовь — прошла. Нужно сказать, что обнаружили они пропажу любви в 1998 году, том самом, когда деньги в стране кончились, поэтому английский брак стал для них единственным выходом — никакой второй квартиры не было, да и мальчика Ваню нужно было кормить три раза в день. Разошлись по разным комнатам, разделили свободные вечера и принялись за осуществление новых брачных практик. И вот он завел приятнейший роман с бывшей однокурсницей, а она полюбила строителя-турка. Было в Москве такое время, когда красивые новые дома строили турецкие рабочие. И вот однажды осенним вечером наша героиня пришла домой в кожаном пальто, подаренном иноземным возлюбленным. Казалось бы — ну и что? Трудно понять, что. Но мужу это обстоятельство показалось очень обидным. «Интердевочка! — свистящим шепотом сказал он ей в прихожей, — ты окончательно пала в моих глазах. Невозможно представить, что ты воспитываешь моего ребенка! Во что ты превращена этой постыдной связью? Я отомщу ему и отомщу тебе!» — «Ну, конечно, ты отомстишь! Ну, скажи, как?» «Увидишь!» — и он ушел в ночь. Вот такой был неприятный разговор. А когда она проснулась утром, в квартире чудовищно, непереносимо воняло.

С обмиранием сердца выскочила на кухню и увидела, что в самой большой ее кастрюле кипит что-то ужасное. Какая-то бурая, с зеленью, биомасса — а в водовороте крутого кипятка мелькают металлические армейские пуговицы с гербом иностранной державы. Да и не турецкие ли? О Господи, вроде бы что-то с полумесяцем. Сердце остановилось. Что такое? Убил турецкого солдата и сварил его? Нет, солдат бы не поместился, — убил и теперь избавляется от мундира. Мысли ее смешались — как-то не пришло в голову, что вроде бы солдата взять неоткуда, и турецкого тем более. Подхватила мусорный совок, побежала было во двор рыть яму (закопать содержимое кастрюли, что бы там ни было), поскользнулась, упала на лестнице. Сообразила, что варево никак из квартиры не вынести — соседи же, дом многоквартирный. Спустить в унитаз! Схватилась за горячую ручку, возопила, уронила ужасную бадью на пол. Прыгала, трясла рукой, рыдала. Из кастрюли вывалилось страшное. Как найти в себе силы хотя бы посмотреть — что? Но смотреть на страшное — женская работа. Осмелилась. Господи, радость-то какая — это же ее новое кожаное пальто! Сваренное вкрутую.

А тут и ключ в двери — муж стоял в прихожей с бледным и беспощадным лицом человека, поставившего последнюю точку в отношениях. Бросилась ему на грудь, подвывая от счастья.

С пуговицами же дело объяснилось просто — в начале девяностых годов случилось переобмундирование доблестной турецкой армии, пуговицы старого образца ничего не стоили, и стамбульские заводчики широко использовали их в своем недорогом пошивочном деле — обтягивали кожей и пришивали на куртки и женские пальто. Ну а в кипятке, конечно же, дрянная кожа размокла. Стоит ли говорить, что супруги помирились? Простили друг друга. Восстановили семью, добились относительного достатка. Живут в нерушимом покое.

Что же произошло в тот судьбоносный день? Наша героиня поняла, что все еще любит мужа? Нет, ничего такого она не поняла. Обошлось без лирических чудес. Любовь действительно прошла. В телесном, интимном смысле они как были, так и остались друг другу не слишком-то желанны. Она испытала не страх за мужа, не боязнь остаться одной, она почувствовала, что интересы семьи представляют для нее бесконечную ценность. Что любви нет, а семья не разрушена, существует. И дело тут не в привычке и пресловутой родственности, а в той работе, которая была потрачена на ее строительство.

Семья строится по законам сообщества, коллектива и, как всякий коллектив, имеет собственное чувство самосохранения. При этом интересы семьи совершенно не обязательно совпадают с личными интересами каждого из домочадцев. Скорее, наоборот. Скромный этот парадокс был в свое время описан Львом Гумилевым — он, впрочем, обдумывал другое сообщество — воинское. Армейское подразделение, желающее выжить в качестве боевой единицы, должно состоять из солдат, готовых умереть. Если солдаты захотят выжить, подразделение погибнет. Что-то в этом роде происходит и с семьей. Строительство семьи — женская работа. Тут необходимо нравственно засучить рукава, и если уж не выдавать детям ежедневные билетцы, в которых записаны все их прегрешения и достижения за день, то, по крайней мере, бесконечно думать о том, что действительно идет на пользу детям, мужу и прочим домашним. Что способствует их духовному благополучию, а что — нет. Это реальный труд. Когда жена говорит мужу: «Ты не помогаешь мне, я все везу на себе!», — чаще всего она (пусть и неосознанно) имеет в виду эту работу нравственного строительства. Именно этот труд скрепляет семью. Семья держится на соплях. На слезах, на крови, на смешении всех физиологических жидкостей, на бесстыжей, простой телесной близости, не имеющей никакого отношения к фиалковому гламурному сексу, приносящему УДОВОЛЬСТВИЕ. Вернее так — семья держится на памяти об этом периоде сообщничества, но крепится соратничеством. Общим смыслом. Собственно то, что обыкновенно происходит в супружеской спальне, — не совсем половой акт. Он и называться-то должен по-другому. Пожалуй, действительно, супружеским долгом. Это акт подтверждения близости, присяга не столько в верности друг другу, сколько в обоюдной верности семье.

Филины

Три застольных разговора

Некоторое время тому назад я увлеклась идеей документального театра и сделала записи нескольких пьяненьких бесед. В окраинной распивочной, в «Елках-палках» и в кафе «Пушкин»; втайне я надеялась, что разговоры получатся совершенно одинаковыми — независимо от суммы счета.

Мне казалось, что хотя бы атмосфера разговоров должна быть схожей, печальной и нежной, как у Леото: «… крик этого филина в ночи! Какое блаженство, блаженство грусти, тайны, одиночества, жалости к бытию».

Однако все получилось по-другому. Мои филины, я бы сказала, кричали довольно жизнерадостно. Общая же тема вышла такая: одно из главных удовольствий жизни, это удовольствие «побухать и по… здеть». Причем второе — чуть ли не важнее. Главное — поговорить! Разница обнаружилась лишь в том, что если посетители рюмочной склонны были говорить обо всех как о себе, то величественные виверы из дорогого заведения — о себе как обо всех. Вместо свидетельств тайной власти водки получились свидетельства тайной и мощной власти бесцельного, бесконечного, беспомощного, беспощадного ВРП (великого русского пи… жа).

Первая запись сделана в летнем кафе возле одной из автобусных остановок в окраинном районе. Перед нами — несколько высоких стоячих столиков возле павильона, тент и заборчик. На заборчике и в дождь и в вёдро сидит с пьянешенькими подругами Сивая Лена — позор микрорайона, шленда и крикунья. Но как ни странно, не эта компания никудышек (излюбленное местное определение) задает в заведении тон. Местечко славится особой атмосферой — постоянные клиенты распивочной организовали нечто вроде семьи, живущей коллективной беспечностью, но и коллективным порядком. Так получилось, что женщин среди завсегдатаев больше, чем мужчин. Заведение облюбовали продавщицы двух торговых рядов, расположенных поблизости. Продавщицы составляют большинство верхнего, благополучного «семейного» круга и патронируют неприкасаемый, скандальный женский кружок.