Развеянные чары - Эльза Вернер

На лице Гуго сегодня лежала какая-то тень, и оно приняло не свойственное ему жесткое выражение, когда он заговорил:

— Они легко примирятся с нашей разлукой. Находясь постоянно в обществе жены и ребенка, Рейнгольд и не заметит моего отсутствия, а Элла… — Он круто оборвал свою речь. — Оставим это! Они оба слишком заняты друг другом и своим вновь обретенным счастьем, чтобы думать обо мне.

— Пожалуй, что и так, — согласился Эрлау, — но кто больше всех теряет от их примирения, так это я. В продолжение нескольких лет я смотрел на Элеонору как на родную дочь, она и ребенок были как бы моей неотъемлемой собственностью, и вот господин супруг неожиданно предъявляет свои права и отнимает у меня их обоих, причем я даже не имею права протестовать. Но я не понимаю, как могла Элеонора так быстро простить ему!

— Положим, не так-то быстро, — серьезно проговорил Гуго. — Рейнгольд встретил сильное сопротивление, и я уверен, что ему не удалось бы сломить его, не случись та катастрофа, которая пришла обоим на помощь. Он купил прощение жены ценой спасения их ребенка. Элла не была бы настоящей женой и матерью, если бы отвернулась от него в ту минуту, когда он положил ей на руки мальчика — живого и невредимого. Эта минута искупила все, и вы знаете так же хорошо, как и я, что спасение ребенка едва не стоило жизни отцу.

— Ну да, он не мог придумать ничего умнее, как заболеть после той истории, — проворчал Эрлау, пребывавший, видимо, в далеко не миролюбивом настроении. — Это заставило Элеонору немедленно начать ухаживать за ним, а теперь ее уже не оторвать от него; да и он настолько благоразумен, что больше не отпустит ее от себя. Дело известное: сперва опасность и страх, потом заботы и нежности. Но нельзя же требовать от меня, чтобы я радовался этому примирению. Лучше было бы, если бы мы вовсе не ездили в Италию, тогда моя Элеонора осталась бы со мной, а господин Рейнгольд мог бы продолжать свой прежний образ жизни гениального артиста. Я не желал бы ничего лучшего!

— Вы несправедливы, — с упреком сказал Гуго.

— А вы чем-то расстроены, — подхватил Эрлау. — Я вообще не понимаю, что с вами делается, капитан! Ваш брат теперь вне опасности, невестка — воплощенная любезность, мальчик нежно привязан к вам, а между тем ваш обычный юмор, кажется, покинул вас с тех пор, как в этом доме воцарились мир и любовь. Вы ни над кем не смеетесь и никого не дразните, шутки от вас теперь не дождешься. Боюсь, что-то засело в вашей голове… или в сердце.

Гуго громко, хотя и несколько принужденно, рассмеялся.

— Вовсе нет! Просто я не выношу долгого пребывания на берегу и стосковался по морю. Это многомесячное ничегонеделание измучило меня. Завтра рано утром я уезжаю и через несколько дней буду опять на своих любимых волнах.

— Значит, мы все разлетимся в разные стороны, — сказал Эрлау, который никак не мог справиться с охватившим его раздражением. — Вы уходите к берегам Вест-Индии, ваш брат и Элеонора также собираются уезжать, я возвращаюсь в Г. Представляю, какое приятное одиночество ожидает меня там! Правда, господин Рейнгольд был так милостив, что обещал время от времени отпускать ко мне жену и ребенка. Время от времени! Как будто мне этого достаточно после того, как я целые годы ежеминутно видел их около себя! Конечно, теперь все зависит исключительно от супруга и отца, но я убежден, что он не расстанется с ними и на неделю. Сейчас он так же щедр на нежности, как в течение многих лет был щедр на пренебрежение к жене.

По-видимому, предмет разговора был не особенно приятен капитану, потому что он круто оборвал его и коротко и торопливо, хотя и сердечно, попрощался с консулом. Эрлау неохотно расставался с капитаном. Насколько велико было его предубеждение против Рейнгольда, настолько он был расположен к Гуго, и, будь этот последний на месте раскаявшегося супруга, консул, вероятно, весьма благосклонно отнесся бы к повороту в судьбе Эллы; теперь же всякое чувство справедливости исчезло перед горем предстоящей разлуки с ней. Старика не утешало даже сознание того, что он возвращается домой, совершенно выздоровев; его собственный дом казался ему теперь бесконечно унылым и пустым, и он глубоко вздохнул, когда дверь за его гостем захлопнулась.

Гуго вернулся в квартиру брата, которую до сих пор занимал. Из-за приготовлений к отъезду в его комнате царил величайший беспорядок. Он приказал Ионе начать укладку вещей и приготовить все к следующему утру, и матрос уже принялся за дело: на полу стояли открытые сундуки, на столах и стульях были разложены дорожные вещи. Но об укладке пока не было и речи, так как Иона преспокойно расположился на крышке большого дорожного сундука, а рядом с ним сидела маленькая Аннунциата, которую он, вероятно, пригласил помочь ему в его трудном деле. Их оживленному разговору, видимо, вовсе не мешали крайне скудные познания молодой итальянки в немецком языке. При этом Иона без всякой церемонии обнял девушку и уже собирался похитить поцелуй, очевидно, далеко не первый и не обещавший быть последним, как вдруг появление Гуго положило конец дальнейшим нежностям.

При неожиданном стуке открывшейся двери, сидевшие рядом молодые люди испуганно вскочили с сундука. Аннунциата нашлась первая и с легким криком пробежала мимо капитана в переднюю, где и исчезла, предоставив своему возлюбленному самому выпутываться из положения. А Иона, окаменев от страха и стоя неподвижно как статуя, смотрел на своего господина, так не вовремя вошедшего в комнату.

— Это называется укладкой? — спросил Гуго. — Вот до чего ты дошел со своим состраданием!

Иона глубоко вздохнул.

— Да, господин капитан, вот до чего! — покорно согласился он.

Это прозвучало с таким комическим самоуничижением, что Гуго с трудом подавил улыбку.

— Иона, — заговорил он, придав лицу серьезное выражение, — я никогда не поверил бы, что ты дойдешь до этого. Счастье еще, что ты человек с твердыми принципами, которые не позволят тебе сделать из подобных глупостей серьезные выводы. Принципы должны быть на первом плане. Наша «Эллида» готова к отплытию, завтра мы снимаемся с якоря, и к тому времени как вернемся из Вест-Индии, вся любовная дурь выскочит у тебя из головы, а Аннунциата найдет себе другого.

— Пусть только попробует! — свирепо проговорил Иона. — Я убью и ее, и себя, если она вздумает сделать что-нибудь подобное.

— Не собираешься ли ты убить и меня в придачу? — хладнокровно спросил Гуго. — Ты, кажется, как раз в таком настроении. До поцелуев ты уже дошел — это неоспоримо. Я видел собственными глазами, как матрос Иона с «Эллиды» целовал женщину, и думаю, что этим возмутительным поступком следует покончить со всеми глупостями.