На свободное место - Аркадий Адамов

Адрес магазина мне известен, и первый же встречный указывает мне дорогу. Теперь я уже иду бодро и весело. Любая интересная цель, что ни говорите, а как-то окрыляет. Даже такая, как сейчас у меня. И пасмурное небо над головой уже не кажется мне таким тягостно-тоскливым.

Пройдя две или три улицы со светлыми, невысокими, но довольно красивыми, даже живописными домами, оградами, лестницами и скверами, в которых летом, наверное, благоухают цветы, я наконец отыскиваю среди больших и маленьких магазинов нужный мне, совсем уже скромный, даже как будто стыдящийся своего названия магазинчик. Он и вывески-то не имеет, а просто рядом с дверью прибита табличка, где после крупного слова «магазин» мелкими буковками указано, что занимается он мелкооптовой торговлей и принадлежит какой-то невероятно длинно называющейся организации.

Я захожу в темноватое небольшое помещение, где за всеми тремя прилавками, окружившими меня, скучает одна-единственная продавщица. За ее спиной висит, нелепо распяленный на вешалке, темный, мятый комбинезон с безмерно длинными штанами, а рядом, на другой вешалке, — черный сатиновый халат, тоже какой-то невероятной длины.

Немолодая продавщица точно в таком же халате сонно и безразлично следит за мной, даже не меняя позы, в которой она только что дремала, и лишь приоткрыв глаза при моем появлении.

Я вежливо осведомляюсь:

— Георгий Иванович у себя, товарищ Шпринц?

От такого нестандартного вопроса продавщица слегка оживляется, даже поправляет прическу и, повернувшись и откашлявшись, громко кричит в какую-то дверь за прилавком:

— Георгий Иванович, к вам пришли!

И через минуту передо мной появляется маленький, тщедушный человек, лысый, с торчащими ушами, в больших очках с сильными стеклами. Узенькое, мышиное личико его все в морщинах, под острым носом топорщатся рыжеватые усики. На нем тоже черный сатиновый халат, под которым видны полосатая рубашка и тоже полосатый, но другого цвета галстук.

— Вы ко мне? — настороженно спрашивает Шпринц.

— Именно к вам.

— Тогда прошу, — он делает широкий жест в сторону двери, из которой появился. — Там говорить будет удобнее.

Мы проходим в темный коридорчик и тут же попадаем в маленький, тесный кабинет директора. Все тут сверхскромно, стандартно и задержать взгляд решительно не на чем. Над директорским креслом висит написанное цветными карандашами соцобязательство на прошлый квартал, рядом ежемесячный скучный календарь, какие-то бледно отпечатанные на машинке списки. Возле самой двери прибита небольшая вешалка. Я снимаю пальто.

Георгий Иванович предупредительно указывает мне на старенькое кресло возле своего стола, а сам, легко прошмыгнув между столом и стенкой с соцобязательством, привычно располагается на своем рабочем месте, причем крохотная его фигура сразу как бы растворяется среди окружающих его бумаг и папок и над столом торчат только уши и очки.

— Тэк-с. Чем могу служить? — спрашивает он, склонив лысую голову набок и водянисто глядя на меня сквозь стекла очков.

Эти огромные очки в темной тяжелой оправе словно защищают его от окружающих.

— Я из милиции, — говорю я самым миролюбивым, почти дружеским тоном. — Случилось, понимаете, несчастье.

— Какое еще, господи боже мой?

— Вы, конечно, знали Гвимара Ивановича?

— Еще бы! И знал, и, так сказать, знаю. Честнейший…

— Погиб.

— Что-о?!

Шпринц даже подскакивает на своем кресле.

— Увы! — печально говорю я. — Вы же знаете, у него были дела в Москве.

— О его делах, так сказать, понятия не имею, поверьте мне.

Он прижимает маленькие ручки к груди. Вид у него до крайности испуганный.

— Это уже не имеет значения, — я качаю головой. — Вместе с Гвимаром Ивановичем ушли и все его дела, в лучший мир, как говорится.

— Но как это случилось, господи боже мой? — весь трепеща, спрашивает Георгий Иванович. — Вы мне можете сказать?

— Убит, — коротко говорю я.

— Убит?! За что?!

— Вот это меня к вам и привело.

— Но я же, так сказать, ничего не знаю… Клянусь, ничего не знаю… — испуганно лепечет Шпринц. — Если бы я, так сказать, знал… Поверьте…

— Верю, верю. Откуда вам это знать. Но его самого-то вы же знали? По крайней мере, так же, как он вас, когда рекомендовал на этот пост.

Я указываю на стол.

— Ну, в какой-то мере, с какой-то, так сказать, стороны, конечно, я его знал. Какой может быть разговор, — разводит руки Георгий Иванович, откидываясь на спинку кресла. — Это, конечно, сам по себе факт.

— И некоторых его знакомых в Москве тоже знаете?

— Кого вы, так сказать, имеете в виду? — настораживается Георгий Иванович. — Поясните, так сказать, на факте.

— Ну, ну. Вы же знаете этих людей лучше меня, — примирительно говорю я.

— Будет даже неудобно, если я их вам буду называть. У нас же неофициальный разговор.

— Вы тысячу раз правы, тысячу! — восклицает Георгий Иванович, оживляясь и снова прижимая руки к груди. — Знакомые у него там есть… так сказать, были. Это сам по себе безусловный факт. Но, господи боже мой, зачем он туда, к ним поехал? Вы можете мне пояснить? — с мученической гримасой вопрошает Георгий Иванович.

— Полагаю, что повидаться, — говорю я.

— Да, да, — горячо подхватывает Шпринц. — Вы тысячу раз правы, тысячу! У него там есть… был, так сказать, задушевный приятель, это сам во себе факт.

— Деловой приятель, — поправляю я.

— Да, да, деловой, — снова подхватывает было Шпринц, но тут же, словно поперхнувшись, внезапно умолкает.

— Представьте, Георгий Иванович, — сочувственно говорю я. — Вот в том самом дворе, где этот приятель живет, его и убили.

— У Виктора Арсентьевича?! — в полной панике восклицает Шпринц. — Быть того не может! Господи боже мой…

— Почему же не может? Всякие споры, ссоры иногда кончаются бедой.

— Да, да… Морально, так сказать, опущенные люди… Это сам по себе факт… — растерянно лепечет Георгий Иванович, не сводя с меня испуганных водянистых глаз. — Ужас просто, господи боже мой!.. Я же говорю… Им бы только урвать… Только себе…

— Вот и Лев Игнатьевич…

— Не говорите о нем! — с негодованием восклицает Георгий Иванович. — Это шакал, уверяю вас!.. Это, так сказать, гиена… Его и сам Виктор Арсентьевич терпеть не может, господи боже мой…

— Но принимает, — на всякий случай вставляю я.

— А что, так сказать, делать остается? Только приятных людей принимать? Морально, конечно, хотелось бы. Но фактически…

— Вы давно его видели?

— Кого, простите?

— Да Виктора Арсентьевича.

— Прошлым летом. Приезжал отдыхать с супругой. Милейший человек. И абсолютно культурный. Это сам по себе тоже факт, уверяю вас.

— И деловой?

— О-о! Я понимаю, так сказать, ваш намек, — с хитрой улыбочкой грозит мне пальцем Георгий Иванович. — Понимаю. Но имейте в виду, его поставки нам вполне официальны. Он лишь выполняет указание руководства, это сам по себе абсолютный факт! — Палец Георгия Ивановича, описав плавную кривую, многозначительно поднимается над его головой.

И тут я вспоминаю рассказ Лиды о каких-то внеплановых поставках пряжи, причем самые большие партии ее шли из Москвы. Уж не от Виктора ли Арсентьевича? Это интересно проверить.

— Вы имеете в виду пряжу? — спрашиваю я.

Шпринц важно кивает.

— Именно, так сказать, ее.

— Но Гвимар Иванович после ухода из магазина разве имел к ней отношение?

— Не имею понятия! — поспешно восклицает Шпринц и выставляет перед собой обе руки, словно защищаясь от кого-то. — Уверяю вас, не имею! Бумаги идут абсолютно официальным путем. Через управление Разноснабсбыта. За высокой подписью, это сам по себе, без сомнения, факт.

— Ну, небось толкачи все-таки требуются? — наивно спрашиваю я.

В самом деле, я не очень-то разбираюсь в этих тонкостях, тут ведь не моя епархия. И, видимо, Георгий Иванович своим обостренным чутьем улавливает это и заметно приободряется. На лице его появляется даже некое покровительственное выражение.

— Всюду нужны толкачи, это сам по себе факт, — солидно кивает он. — Куда денешься? Так уж все устроено, к вашему сведению.

— И Ермаков…

— Господи боже мой, при чем тут Гелий? — снова впадает в панику мой собеседник. — У него же, так сказать, другая система. Это абсолютный факт. Даже не говорите про него, боже мой…

— Но Лев Игнатьевич…

Я нарочно сейчас подбрасываю ему эти имена, всякие имена. Пусть он разбирается по-быстрому, в спешке, что я в самом деле знаю и чего нет, где я попадаю в точку, а где пальцем в небо. Пусть разбирается и при этом, конечно, неизбежно будет путаться. В этой путанице, спешке и нервничанье я, возможно, кое-что полезное ухвачу. Даже уже ухватил, черт возьми!

— Вот тут не верьте! — захлебываясь от негодования, почти кричит Георгий Иванович и заклинающе протягивает ко мне короткие ручки. — Не верьте этому человеку, умоляю вас! Обманщик и демагог! Это абсолютный сам по себе факт. Подпустит такое, такие, так сказать, экономические обоснования выведет, что тебе ученый, боже ты мой. А сам… родного отца зарежет! Всех продаст! Ах, господи боже мой, Гвимар… Какая беда, какая беда…