Одиночка - Эндрю Гросс

что вляпался, и судорожно соображает, как бы не увязнуть окончательно.

— Может быть, пока вы раздумываете, нам стоит оставить вас здесь — прямо с этой минуты, герр Мачек? Мы можем это устроить. Хотя я не могу гарантировать, что ваше пребывание здесь будет долгим, — лагеркоммандант не спускал с него глаз. — Вы понимаете меня, герр Мачек?

Подрядчик с шумом вдохнул и глянул на Франке, не проронившего ни слова. Уже одно присутствие в комнате офицера Абвера с боевыми орлами на груди выбивало из колеи.

Потом Мачек посмотрел на Акерманна.

— Мой двоюродный брат, — сглотнув, подрядчик подобрал пиджак. — Он сказал, что парень приехал в гости. Клялся, что он хороший работник. Я помню, как он ушел в сортир в конце дня, и больше я его не видел.

— Опишите его, — вмешался Франке, бросив взгляд на Акерманна. Признание вывело его из задумчивости.

— Среднего роста. Смуглый, довольно худой, — перечислил Мачек. — Да таких полным полно вокруг. Работать ни хрена не умеет, вот что я вам скажу.

— Он говорил по-польски? — Франке встал перед Мачеком.

— Да.

— Как на родном? Или как иностранец, выучивший язык?

— Да он все больше помалкивал, — ответил подрядчик. — Но из того, что я слышал, говорил он прилично.

— Так, а ваш двоюродный брат? — вступил Акерманн, постукивая хлыстиком об руку. — Его имя?

Мачек беспокойно засопел.

— Я вас спрашиваю, герр Мачек. Так или иначе мы это все равно выясним. Даже если нам придется привести сюда всю вашу гребаную бригаду и пригрозить прострелить им колени. Так вам будет проще, герр Мачек? Трудновато будет делать карьеру в вашей профессии с простреленной коленкой, не так ли?

Подрядчик посмотрел на них и сглотнул. Упрямство в его глазах потухло. Он пытался. Сделал все, что мог. Что тут еще можно было сделать? Он не собирался по-дожить ради него свою жизнь. Надо выживать, война идет. А у него жена и две дочери.

— Юзеф, — выдавил он, проведя рукой по лицу. — Важинский. Пекарь из Бжезинки.

— Из Бжезинки, — повторил Акерманн.

Мачек угрюмо кивнул.

— Арестуйте его, — потребовал полковник из разведки, обращаясь к Акерманну. — Немедленно.

Мачек знал Юзефа всю жизнь, сколько себя помнил. Юзеф испек торт ему на свадьбу, трехслойный, со сладким пралине и ванильной глазурью. Они не расходились и плясали до утра. Каждый год на день Святого Станислава они с Мирой приносили булочки и фруктовые пирожные.

Мачек понимал, что только что подписал своему двоюродному брату смертный приговор.

Глава 52

Перед тем как началась дневная смена и все обитатели барака разошлись по рабочим местам, Блюм успел погрызть высохшую хлебную корку и похлебать жидкой баланды.

Он мог размышлять над этой дилеммой весь день, но от этого решение не изменится. Он только потратит время. А время было дорого. Несмотря на важность миссии, с которой он сюда прибыл, возникло нечто, не менее важное для него самого.

Что-то, что не давало ему покоя.

Нет большей трагедии для человека, чем боязнь принятия правильного решения. Ведь так говорит об этом Талмуд? Утратить твердость убеждений, зная, как поступать должно, означает потерять свет. Тот же выбор, который он наблюдал здесь, в лагере. Это спасет жизни или отнимет их? Иногда не это было главным. Он понимал, какому риску подвергнет всю операцию. Он дал слово Строссу. Президенту Рузвельту. Этим он поставит под угрозу срыва выполнение миссии — со всеми вытекающими последствиями. Он подведет тех, чьи жизни зависели от его успеха. Но он мог только сожалеть об этом.

Все теперь свелось к спасению одной жизни. Жизни, важней которой для него не было.

И спасти эту жизнь означало спасти весь мир.

Он уже однажды бросил ее — в Кракове, на верную смерть. Всех их бросил на верную смерть. Он поклялся, что больше так не поступит. И теперь у него появился шанс это доказать.

Утренняя повальная проверка лагеря затянулась, было уже начало одиннадцатого. До встречи у часовой башни оставалось всего девять часов. Блюм понимал, что вчетвером бежать будет гораздо сложнее. Тем более что Лиза всегда была робкой. Ему придется находиться около нее. И Мендля. Но он должен был попробовать. Над лагерем как всегда висела темная туча, но на душе у Блюма было светло и солнечно.

Послышались свистки охранников. Завтрак окончен.

— Стройся! Разойтись по рабочим бригадам! — кричали капо. — Быстро, быстро!

Он увидел Шетмана, споласкивавшего под краном миску. Блюм подошел к нему.

— Вы сказали, что я могу обратиться к вам, если мне что-нибудь понадобится.

Которыш продолжал мыть миску.

— Что тебе нужно?

Блюм опустился на корточки рядом с ним:

— Есть способ пробраться в женский лагерь?

— Способ всегда есть, — пожал плечами Шетман. — Когда тебе надо туда?

— Сегодня. Сейчас, — ответил Блюм. — В ближайшие пару часов.

— В ближайшие пару часов? — усмехнулся Шетман, закатив глаза. — Эк тебе приспичило. — Вылазки в женский лагерь, находившийся в нескольких сотнях метров от главного, неизменно имели определенную цель.

— Это будет непросто, — заметил Шетман. — И это стоит денег.

— Сколько? — Блюм полез за подкладку тюремной куртки и достал оттуда четыре новеньких купюры по пятьдесят фунтов.

— С деньгами все можно устроить, — глаза коротышки загорелись. — Даже здесь.

— Есть одно «но»…

— Какое? — Шетман посмотрел на Натана.

Блюм вытащил еще две полсотни.

— Мне нужно вывести ее оттуда.

— Это тебе точно обойдется в копеечку, — улыбнулся Шетман, глядя Блюму в глаза. Он отряхнул миску от воды и зажал в кулаке свернутые банкноты.

— И еще — за одну мужскую лагерную форму, маленького размера, — Блюм добавил пятьдесят фунтов.

Глава 53

В кабинет лагеркомманданта Акерманна нерешительно вошла женщина в изношенном холщовом платье и в косынке.

Было видно, как она нервничает. Ее взгляд перебегал от Акерманна к сидевшему за столом полковнику Франке. Она была в ужасе от того, что оказалась лицом к лицу с человеком, от которого зависели здесь жизнь и смерть.

— Не бойтесь, — Акерманн жестом пригласил ее войти. — Обещаю, я вас не съем. Садитесь, пожалуйста, — он указал на стул. — Вы сказали оберштурмфюреру, что у вас есть важное сообщение.

Женщина приблизилась к столу и кивнула. На вид ей можно было дать и сорок, и шестьдесят.

— Мой сын, — начала она, нервничая, — ему всего двадцать. Он где-то в главном лагере. Я не видела его с тех пор, как мы сюда прибыли.

— И вы его увидите, дорогая, — добродушно ответил лагеркоммандант. — Даю вам слово, я сам прослежу за ним. И за вами. Как только мы услышим, что вы хотели сказать.

— Значит, вы обещаете? — опасливо спросила женщина.

Франке видел,