Тайна смерти Петра III - Ольга Елисеева

Очень эмоциональное письмо. Хочется, чтобы оно имело реальный протограф. Потому что переданные в нем чувства – подлинные. Только очень предвзятый взгляд видит в корявых выражениях Алексея пьяные излияния. После того как на ваших глазах, или лучше – в ваших руках – умер император, поневоле протрезвеешь. Потрясение, растерянность, непонимание, как могло случиться то, что случилось – вот, что сквозит в строках записки. Безоговорочное признание вины – нам доверили караулить, нам и отвечать – очень по-русски и в характере знаменитых братьев. Страх и просьба о помиловании – одному себе, что малодушно, учитывая общую вину. Намек на фавор брата – вещь немыслимая, объяснить которую можно только крайним расстройством чувств. Наконец, «свет не мил», «прикажи скорее окончить», «погубили души на век» – точно пойманное ощущение – тошно жить после содеянного.

Недаром В.А. Плугин, посвятивший Алексею Орлову книгу, был так привязан к этому письму и отстаивал его психологическую достоверность597. Выводы ученого фактически смыкались с выводами биографа Екатерины II, А.Б. Каменского, о непреднамеренности убийства.

Ведь если взять текст Орлова отдельно от рассказа Рюльера, где нарисована красочная картина удушения, то окажется, что Алексей настаивал на несчастном случае и явно недопонимал, как тот произошел. Третью записку рано начали называть признанием в убийстве, что подтверждала и Дашкова. Их с Алексеем разделяла вражда, но, сказать по чести, после гибели Петра III брат фаворита очутился в положении, какого и врагу не пожелаешь. Комментарий Екатерины Романовны на приведенный документ лишен тени сочувствия: «Он писал как лавочник, а тривиальность выражений, бестолковость, объясняемая тем, что он был совершенно пьян, его мольбы о прощении и какое-то удивление, вызванное в нем этой катастрофой, придают особенный интерес этому документу для тех людей, кто пожелал бы рассеять отвратительные клеветы, в изобилии возводимые на Екатерину II… Пьяный, не помня себя от ужаса, Алексей отправил это драгоценное письмо ее величеству тотчас же после смерти Петра. Когда, уж после кончины Павла я узнала, что это письмо не было уничтожено… я была так довольна и счастлива, как редко в моей жизни»598.

Что заставило княгиню радоваться? Доказательство вины старого врага? Подтверждение невиновности подруги? Или чувство облегчения, ведь ее собственное имя тоже косвенным образом связывали с событиями в Ропше? Загадка состоит в том, что Павел I наказал Дашкову за участие в перевороте куда строже, чем Орлова – предполагаемого убийцу. Екатерину Романовну отправили в дальнюю бессрочную ссылку, в глухую деревню, под надзор полиции. А Алексею после участия в торжественном перезахоронении останков Петра III, где он нес корону, позволили уехать с официальной любовницей и дочерью в заграничное путешествие «на лечение». Он даже не потерял чинов. Странная избирательность. Похоже, сын убитого знал больше, чем современные исследователи.

Если вчитаться, то записка Орлова снимала вину не только с Екатерины, но отчасти и с караульных офицеров. Преступная халатность – вовсе не то злодеяние, которое возлагают на них вот уже более двух с половиной веков.

Каменский так реконструировал ход событий: во время обеда между подвыпившими караульными и узником возникла ссора и драка. По природе Петр был трусом. Нападение на него дюжих гвардейцев должно было его смертельно испугать, результатом чего стал апоплексический удар599. Надо отдать должное исследовательскому мужеству Александра Борисовича: он открыто не согласился с господствовавшей версией, понимая, что будет подвергнут суровой критике, основанной не столько на фактах, сколько на логике – ищи, кому выгодно.

У приведенной реконструкции есть ряд черт, делающих ее очень правдоподобной. Мы помним, что Петр Федорович любил пить не только со своими голштинскими офицерами, но даже со слугами, и те, случалось, теряли к господину всякое уважение. Екатерине приходилось напоминать им о прямых обязанностях. Такая потеря уважения за хмельной трапезой фиксируется и запиской. Из предыдущих писем Орлова известно, что Петр раздражал офицеров говоря «вздор», а иногда и пугал, «отзываясь» как настоящий император. Смесь панибратства с угрозами – прямая дорога к кулачному выяснению отношений. Узник чем-то задел Барятинского, они сцепились, остальные ринулись разнимать, «а его уже и не стало».

Судя по всему, Екатерина внутренне придерживалась именно этой версии. Заметим – не официальной, а той, что как бы подложена под официальную. В письме к Понятовскому она говорит, что на четвертый день Петра III «пил непрерывно, ибо у него было все, кроме свободы». Возможно, гневные жалобы на заключение, а затем нападки на офицеров: зачем не дают ему гулять и притесняют – и послужили поводом к драке. Характеризуя в письме Дени Дидро свое отношение к книге Рюльера, Екатерина писала в 1768 г.: «Во всем этом не было коварства, а всему причиною дурное поведение известной личности, без чего, конечно, с ним ничего не могло бы случиться»600.

Однако есть момент, который не укладывается в данную картину. Из второго письма Орлова видно, что Петр уже не вставал: «А он сам теперь так болен, что не думаю, чтоб он дожил до вечера, и почти совсем уже в беспамятстве». Это написано утром 3 июля. И вдруг застолье, «непрерывное» питье. С человеком в беспамятстве?

Законен вопрос: а была ли трапеза?

Тут на помощь приходит услужливая версия Рюльера. Она все расставляет на свои места. Всему дает объяснение.

Согласно рассказу секретаря французского посольства Алексей Орлов и статский советник Григорий Николаевич Теплов, приближенный гетмана, сначала попытались отравить императора, а потом удушили его. Они «пришли вместе к несчастному государю и объявили, что намерены с ним обедать. По обыкновению русскому перед обедом подали рюмку с водкою, и подставленная императору была с ядом. Потому ли, что они спешили доставить свою новость или ужас злодеяния понуждал их торопиться, через минуту они налили ему другую. Уже пламя распространилось по его жилам, и злодейство, изображенное на их лицах, возбудило в нем подозрение – он отказался от другой; они употребили насилие, а он против них оборону. В сей ужасной борьбе, чтобы заглушить его крики, которые начинали раздаваться далеко, они бросились на него, схватили его за горло и повергли на землю. Но он защищался всеми силами, какие предает последнее отчаяние, и они… призвали к себе на помощь двух офицеров, которым поручено было его караулить и которые в сие время стояли у дверей вне тюрьмы. Это был младший князь Барятинский и некто Потемкин, 17‑ти лет от роду… Они прибежали, и трое из сих убийц, обвязав и стянувши салфеткою шею сего несчастного императора (между тем как Орлов обеими коленями давил ему на грудь и запер дыхание) таким образом его душили, и он испустил дух в руках их.

Нельзя достоверно сказать, – продолжал Рюльер, – какое участие принимала императрица в сем приключении; но известно то, что в сей самый день, когда сие случилось, государыня садилась за стол с отменною веселостью.

Вдруг является тот самый Орлов – растрепанный, в поте и пыли, в изорванном платье, с беспокойным лицом, исполненным ужаса и торопливости, его сверкающие и быстрые глаза искали императрицу. Не говоря ни слова, она встала, пошла в кабинет, куда и он последовал; через несколько минут она позвала к себе графа Панина, который был уже наименован ее министром. Она известила его, что государь умер, и советовалась с ним, каким образом объявить о его смерти народу. Панин советовал пропустить одну ночь и на другое утро объявить сию новость, как будто сие случилось ночью. Приняв сей совет, императрица возвратилась с тем же лицом и продолжала обедать с тою же веселостью. Наутро, когда узнали, что Петр умер от геморроидальной колики, она показалась, орошенная слезами, и возвестила печаль своим указом»601.

Это описание хрестоматийно. Оно стало известно раньше других источников и использовалось гораздо чаще. Большинству авторов, касавшихся смерти Петра III мимоходом, не углубляясь в детали, хватало цитаты Рюльера и 3‑го письма Орлова из Ропши, чтобы представить полную картину преступления. Мы упоминали, что секретарь французского посольства читал отрывки из своей книги в салоне госпожи Жоффен в Париже. Дидро, выступившему в роли доверенного лица Екатерины II, удалось уговорить автора за известную сумму не публиковать книгу до смерти императрицы, и труд Рюльера вышел только в 1797 г. Но до этого он был широко известен в списках, его обсуждали и Вольтер, и Дашкова, и Фальконе…

Многочисленные французские и немецкие авторы, писавшие о перевороте 1762 г., – Корберон, Кастера, Гельбиг, Массон и т. д. – основывались, главным образом, на рассказе Рюльера. Перед дипломатами и путешественниками, посетившими Россию позднее, секретарь имел большое преимущество – он находился в Петербурге в момент событий и собирал информацию с пылу с жару. Те, кто приехал позже, тоже могли подцепить любопытные детали, ведь действующие лица были еще живы. Однако сейчас трудно сказать, что в рассказах поздних авторов – эпигонов Рюльера – новые факты, а что – игра живого воображения.