Крик безмолвия (записки генерала) - Григорий Василенко

С этими мыслями я и приехал в Комитет с отчетом, зашел в приемную заместителя Председателя и попросил секретаря доложить, что у меня есть вопросы на несколько минут.

Секретарь колебался. Я попросил телефон, чтобы самому просить о приеме. Секретарь не решался, направил к помощнику. Тот предоставил мне «кремлевку», но просил не называть место, откуда я звоню. Дозвонился, доложил, что приехал, есть вопросы, долго не задержу. — «Не могу», — услышал в ответ, — ожидаю ответственного

товарища. — «А я не ответственный?» — вырвалось у меня. — «Сожалею. Жму мужественную руку».

На том разговор по «кремлевке» закончился. Я еще посидел в приемной, обдумывая, что же делать? Секретарь стоял на страже, как у двери Тамерлана. Да и желание встретиться после такого разговора у меня пропало. Зашел к товарищу, приезжавшему с проверкой накануне заслушивания. Он попросил мой доклад якобы с благими намерениями. Я дал и сказал, что буду признателен за замечания, может, где‑то, что‑то упустил. На следующий день, возвращая доклад, он заметил, что в общем‑то ничего, «но акценты надо сместить. Слишком смел в постановке вопросов. Зачем тебе забивать гвозди?» Я не собирался смещать акценты, так как это была бы уже подстройка под чье‑то мнение, а не мой доклад, расходившийся с его выводами. Приехав за день до окончания проверки, он не разобрался и настрочил наспех свое выступление, наполнив его мелочными примерами и дежурными обобщениями невпопад. Я ему об этом сказал. «Не обращай внимания. Доклад я уже порвал». Но ведь с некоторыми положениями я не согласен. Пришлось ему склеивать свой разорванный доклад, чтобы восстановить, о чем он говорил. Помня это, я и пошел со своими акцентами.

Меня слушали на довольно представительном совещании о работе. На доклад отвели пятнадцать минут, а у меня было чуть больше. Хотелось высказаться, не кривить душой, как на передовой летом 1943 года во время боев на Курской дуге, когда вступал в партию, получив право первым вылезти из окопа и повести за собой солдат на вражеские траншеи. На заслушивании я не кричал «ура», но палил о наболевшем, как на передовой. Сказал о недостатках в работе. Это были не просчеты и не нарушения социалистической законности. А потом перешел к планам и так называемым постановочным вопросам.

— Вот вы тут голову нам морочите своими татарами, сектантами… — прервал меня председательствующий зам.

— Это не только наши проблемы.

— Какие там проблемы. Выселите татар с Таманского полуострова — вот и вся проблема. Зачем вы их туда пускаете? Создаете плацдарм у Крыма.

Его кто‑то поддержал.

— Нашли проблему. А сектанты?.. Не можете справиться с ними. Изолируйте главарей. Мы направим письмо

первому секретарю крайкома партии и напишем, чтобы он проконтролировал вас.

Я не согласился с такой постановкой вопроса о татарах, заявив, что ее надо решать не на Таманском полуострове, а в Москве, как, впрочем, и проблему немцев Поволжья. Не согласился и с указанием по сектантам, так как угрозы госбезопасности они не представляли. Все молчали. Некоторые, понурив голову. Я стоял на противоположном конце длинного стола. Руководитель старался урезонить меня.

Только один генерал смотрел в мою сторону открыто добрыми глазами, в которых я видел поддержку. В каких- то просчетах меня никто не упрекал, многие замечания я признавал и даже был благодарен за них. Прямо сказал, что кое–чего я не замечал в текучке, признавая свои упущения. Но и отстаивал свои принципиальные соображения, не только по татарам, немцам и сектантам.

— Надо изучать общественное мнение, знать, что о нас говорят в народе, — пришлось повторить в заключение.

— Вы рассуждаете здесь, как работник Центра. Вы что же намерены нас поправлять? — опять я услышал укор.

— Я далеко не все сказал из‑за краткости времени, у меня есть и другие предложения о необходимости совершенствования поиска новых подходов в нашей работе, к оценке наших результатов.

— У вас чта, все? — спросил председательствующий, скривившись.

Меня это крайне удивило, но пришлось сказать:

— Все.

«Значит, не слушал», — мелькнуло у меня в голове. Это я понял по вопросам, которые им задавались. На этом заслушивание закончилось. Все расходились. Я задержался, чтобы спросить разрешения уехать домой.

— Езжайте. Считайте, что на этот раз мы вас выручили.

У меня очень разболелась голова, но я спросил:

— В чем выручили?

В ожидании ответа я стоял в недоумении перед развалившимся в кресле руководителем заслушивания, который уже не смотрел на меня, а перекладывая какие‑то бумаги, велел секретарю принести ему чашку чая. Мне тоже очень хотелось пить. Во рту пересохло после такой перепалки.

— Я так устал, — сказал он секретарю. — Чайку…

Для меня было небезразлично, что заключала та фраза? Зачем она сказана? В чем я виноват?

— Не пора ли нам, Иван Ильич, ложиться на обратный курс? — посмотрел я на часы.

— Неужели пора? Пожалуй, зашли мы далеко, — поглядел он по сторонам. — Только вы продолжайте. У нас еще есть время. Моя норма на воскресенье не меньше десяти километров.

Мы повернули обратно вдоль реки, навстречу ветру.

— Да… Я не сомневался в своей правоте, даже еще больше укрепился, но вывод для себя сделал, что не всем нравится постановка вопросов, выходящих за рамки дозволенных рассуждений. Все это означало «знай свой шесток».

Один из моих оппонентов после заслушивания признался:

— Ты уж не обижайся. Я и сам не знал, о чем говорить. Меня уведомили за тридцать минут. Получилось не в ту степь…

По другую сторону стола в некотором недоумении молчаливо стоял поддерживавший меня генерал, спокойный, рассудительный. Мне казалось, что на его лице написано: «Не обращай внимания. Мелочи жизни…»

Принесли чай заму… Генерал взял меня под руку и увел из кабинета. Мы шли молча по длинным мрачным коридорам. Я был под впечатлением от заслушивания. Нужно ли оно было? Что оно дало? — задавал я себе вопросы. Ответа не находил. Что же дальше?

Расставаясь, генерал сказал:

— Когда будут хоронить, бросишь горсть земли… — пожал мне крепко руку и зашагал своими длинными ногами, чтобы не возвращаться к этому разговору.

В душе я благодарил его за человечность, профессионализм, высокую культуру и за то, что он увел меня от нудного зама. Генерал знал подоплеку заслушивания. Она не всплыла, потому что в руках того, кто ее проводил, ничего, кроме плевой анонимки не было. Но тогда как раз был пик на анонимки. За них подвергали распятию, как во времена инквизиции.

Я никогда не сомневался в необходимости работы разведки и контрразведки, но как и многие, задумывался над ее содержанием, формами и методами, ощущая противоречия деятельности с действительностью. Корректировка была необходима. Но как бы ни шельмовали службу госбезопасности, теперь уже разваленную, история не

пременно отметит ее роль в защите национальных интересов великого государства и не менее ревностной защите его целостности от националистов, приведших к национальной вражде, от происков разведок, работавших против нас и добывания для страны информации, способствовавшей укреплению державы.

— Алексей Иванович, мне кажется… Если я не прав, вы меня поправьте, пока Комитет работал, была держава, но цементировала ее идеология. Почему безопасность ее не защитила?

— Так называемая «перестройка» началась с погрома контрразведки и разведки, с лишения их основных функций, с афиширувания государственной тайны. Комитет мог и должен был предотвратить развал державы, многие бедствия, кровопролитие, межнациональную резню. Но страну ввергли в бездну беззакония, беспредела и последовал хаос, приведший на край пропасти.

Во всех государствах и, прежде всего, в США ЦРУ стоит на страже защиты национальных интересов. У нас это понятие агенты влияния предали анафеме.

— Читал, читал, — сказал Иван Ильич, — но не совсем представляю что это за институт. Агенты влияния?..

— Следующий раз, с вашего позволения.

— Договорились.

Уставшие, обветренные мы возвращались домой. В городе на трамвайной остановке было тише, но поджидавшие трамвай стояли спиной к холодному северному ветру, гулявшему между домами.

Трамвай где‑то задерживался. Я насквозь продрог.

50

Наш следующий раз надолго отодвинулся из‑за того, что мне нездоровилось. Звонил Геннадий Иванович, справлялся о самочувствии, спрашивал чем мне помочь, навещал Иван Ильич, любитель покопаться в книгах. Он отыскал в моей домашней библиотеке зачитанную книгу на немецком языке, изданную на Западе о докторе Зорге, которая у нас не переводилась. Во всяком случае она мне не попадалась, хотя я следил за литературой о выдающемся нашем разведчике. Эту книгу мне подарила еще в 1964 году знакомая стюардесса Катрин в Германии. Она летала на международных линиях западногерманской