Двадцатое июля - Станислав Рем

— Смотря на что. — Шелленберг осмотрелся. — У вас давно был ремонт?

Адмирал хмыкнул.

— Если вы по поводу прослушивания, то его нет. Я и так под арестом, хоть и домашним. Так что надобность в подобных игрушках в моем доме отсутствует.

— В таком случае, господин адмирал, у меня есть к вам конкретное предложение. — Шелленберг взял стул и сел напротив собеседника: — Фюрер мертв.

Канарис на минуту оторвался от созерцания огня:

— Все-таки они это совершили…

— Да. Полковник Штауффенберг взорвал бомбу прямо под ногами Гитлера. И в Берлине начался бунт. Впрочем, судя по вашему спокойствию, вы обо всем проинформированы. Даже несмотря на домашний арест.

— За информацию нужно платить. Хорошо платить. И тогда она сама будет стекаться к тебе.

Шелленберг спокойно перенес укол в свою сторону. О его скупости в Управлении ходили анекдоты. Но сейчас было не время обсуждать недостатки друг друга. И бригадефюрер решил забыть об унижении до лучших времен.

— В Берлине начался дележ портфелей. Время, как обычно, выбрано не вовремя. Вместо того чтобы сохранить корабль на плаву, у нас принялись распиливать капитанский мостик.

Канарис вновь отвернулся в сторону камина.

— Я понял. Вас интересуют мои связи. Хотите покинуть тонущий корабль.

Адмирал не спрашивал. Адмирал разгадал цель визита.

— Я наш корабль пока не назвал бы тонущим. Но пробоина у него серьезная.

— Он тонет, Вальтер. И он начал тонуть еще в тридцать третьем.

— Бессмысленный спор. Тем более у нас сложилась довольно любопытная партия: король убит, а игра продолжается. И ею можно руководить. И не обязательно в Германии.

— Неужели вы хотите покинуть тысячелетний рейх? — В голосе адмирала прозвучало любопытство. И ничего более.

— А вы не хотите? — Шелленберг начал нервничать. Старик явно не собирался делиться с ним информацией. — Только не нужно мне говорить, что вы прожили долгую и скучную жизнь и что вам все равно, где и как умирать. Жизнь не может быть долгой и не может надоесть. Невзирая на возраст.

— Тем не менее так оно и есть. Представьте себе, мною руководит усталость. Обычная старческая усталость. Ну, предположим, я спасусь. Вы поможете мне выехать из Германии. Обосноваться где-нибудь в Африке или Америке. На худой конец, в горах в Европе. И что? Кем или, точнее, чем я там буду? Ничтожеством третьего сорта? Нет уж, увольте. Лучше умереть здесь, вместе со всеми, на тонущем корабле.

Шелленберг вскочил на ноги:

— Знаете, за что я вас всегда ненавидел? За ваш снобизм! За вашу непрактичность. Вы и подобные вам живут началом века, со всеми его правилами и законами. И не понимают, что ваше время давно прошло. Кануло в Лету. Вы построили свой мирок и не желаете из него высовываться. И бог бы с вами: сидите в своем архаизме и наслаждайтесь жизнью. Но нет! Вы и нас заставляете жить по вашим правилам! — Бригадефюрер дал волю эмоциям: — При этом ловко используя нас. Я не сомневаюсь: идея убийства фюрера принадлежала вам, однако исполнитель до последней минуты считал, что она принадлежит ему. Вы приняли позу созерцателя, оставаясь одной из главных действующих фигур Германии. Браво, господин адмирал. Я вами восхищен! — Руководитель внешней разведки рейха нервно зааплодировал.

«А он не так глуп, как казался. — Адмирал мысленно проанализировал спич Шелленберга и вынужден был отдать ему должное. — Неплохо он меня “просчитал”».

— Один вопрос, Вальтер. И если я получу на него правильный ответ, наш диалог будет иметь продолжение.

— Наш диалог будет иметь продолжение в любом случае. Так что теперь только от вашего вопроса зависит, где конкретно он будет продолжаться.

Канарис поднялся с кресла, запахнул полы халата.

— Министр пропаганды занят сейчас подавлением бунта. Геринг оказывает ему помощь. Гиммлер в «Вольфшанце». Борман, насколько мне известно, покинул Берлин, но ситуацию держит под контролем. С кем из них я должен буду встретиться в ближайшее время?

Шелленберг задумался. Он и сам не знал, с кем старику предстоит иметь дело.

— А если я скажу, что ни с одним из названных вами лиц?

— В таком случае наш диалог завершен. Подождите меня несколько минут. Я приведу себя в порядок и буду в полном вашем распоряжении. Кстати, если вам нужно отчитаться перед Мюллером, телефон в холле.

Бургдорф медленно наклонился над столиком, осторожным движением рук открыл колпак переносной лампы, зажег фитиль.

— А свет не увидят? — Курков повел подбородком в сторону лаза.

— Не беспокойтесь, господин русский. — Голос корректора звучал глухо, словно бы првдавленно. — Пока ваши товарищи по оружию будут расправляться со своими коллегами, наш маленький светильник никто не заметит.

Курков усмехнулся. Действительно, на фоне того пожарища, которое буйствовало наверху, вряд ли кто заметит в щели между лазом и накрытием тоненький язычок фитиля.

Бургдорф указал на ящик:

— Присядьте. Так вы говорите, в Берлине оказались совершенно случайно и данная, мягко выражаясь, бойня вам безразлична?

— Совершенно верно. — Курков поставил автомат между ног. — Я, честно говоря, до сих пор не могу понять, чего не поделили господа генералы.

— Власть. Только и всего. — Бургдорф прислушался: — Почти рядом стреляют. Власть, она, молодой человек, вещь притягательная.

— А вы откуда знаете? — Курков тоже прислушался. Бой не утихал.

— Да вот узнал, довелось… — Бургдорф внимательно присматривался к русскому «гостю». Судя по разговору и поведению, тот говорил правду. Солдата явно не интересовал корректор, и он не горел желанием продолжать войну. Он просто ждал, когда же великогерманская междоусобица наконец закончится. И всего.

Попутно в голове проносились и другие мысли. Двойник Гитлера прекрасно понимал, что одному ему долго не продержаться. Верный человек «на воле» был бы очень кстати. Неужели Господь услышал его молитвы?

— Вы слишком пристально на меня смотрите. — Слова Куркова заставили Бургдорфа отвести взгляд. — Так обычно смотрят, когда ждут помощи.

— Странно, что вы в таком полумраке смогли определить, как именно я на вас смотрел. Но вы правы. Мне действительно необходима ваша помощь. — Бургдорф принялся на ходу сочинять себе «легенду». — К сожалению, я совершил преступление. Нет, нет, не уголовное. Никакого криминала. Я укрываюсь от службы в армии.

— Дезертир?

— Ну какой из меня дезертир? — Бургдорф развел руками. — В моем-то возрасте. Однако посудите сами: человеку пятьдесят четыре года, а его хотят отправить на фронт… Впрочем, вы правы. Да, я трус. Я не хочу потерять жизнь только из-за того, что наши генералы не смогли правильно вести военные действия и теперь вынуждены призывать в армию стариков и детей. В конце концов, мне осталось не так уж много. Но я хочу прожить это отпущенное мне «немного» и умереть от старости, а не от пули или осколка. Хотя бы так, как мой дед.