Время собирать камни - Елена Михалкова

Женька задумчиво посмотрел на нее и помолчал. Потом, качнув головой, произнес:

— Как за что, тетя Шура? За дело. Их нужно было убить, обязательно, — в его словах звучала глубокая убежденность. — Во-первых, чтобы Витеньке нашему подарить, а во-вторых, потому что они мешали.

— Чем же они тебе, сволочь такая, мешали? — не выдержал Капица.

— Глашка узнала меня, у нее всегда память хорошая была на лица, — обстоятельно пояснил охотник. — К дому Степаниды пришла, начала глупости всякие расспрашивать, а у самой глаза пакостные-пакостные. Не ровен час, проговориться могла. Да и вообще, дрянная бабенка была, таким на свете и жить незачем. Что в детстве мерзости творила, что сейчас… С ней легко все получилось. — Женька улыбнулся. — Сказал ей, что встретиться хочу, она и попалась. Думала, должно быть, душу ей начну открывать, тут она с меня легкие деньги и потянет. Глупая, глупая…

Он глянул куда-то за Тоню, и та похолодела. Взгляд был такой странный, будто Женька видела что-то, невидимое всем остальным. Тоня обернулась, но за спиной никого не было.

— А Мысин чем тебе не угодил? — подал вновь голос Капица. — Или он тоже дрянной человек был?

— Он понял, — неожиданно ответила за Женьку Тоня. — Он же занимался пластической хирургией. Правильно?

Все удивленно посмотрели на нее, и только Женька сидел спокойный, медленно кивая головой.

— Да, Антонина Сергеевна, все правильно. Глупость большую сделал ваш Аркадий Леонидович. А поначалу я подумал, неплохой мужик! Нет, плохой. Он, видать, начал догадываться, когда про дверь со мной разговаривал. А стал ему дверь делать — подумал: чего он все ко мне приглядывается? Потом он ко мне зашел, намеки странные делал, да не выдержал и предложил в своей клинике кое-что подправить. Ну не глупость ли, а, Степан Иванович?

Капица сглотнул и глухо ответил:

— Дорого же он за свою глупость заплатил!

— По счету, — невозмутимо сказал Женька. — А то, не ровен час, пошел бы с кем ни попадя делиться открытием, а там и до беды недолго. Зачем же оно нам нужно было? Вовсе даже и незачем. Опять-таки, второй подарочек подвернулся. Понравился тебе второй подарочек, а, Вить?

— Мразь ты какая, — прошептал Виктор, побледнев. — Псих законченный!

— А Графка, значит, у тебя третьим подарочком был? — поинтересовался Капица.

— И третьим, да и вообще… Он же с самого начала все знал, Евграф-то. И радовался, ой как радовался! Так хотел, чтобы поскорее закончили все с Витенькой нашим… Только он же сумасшедший был, Евграф Владиленович, ну и начал фокусы всякие выкидывать. То к Антонине Сергеевне начнет приставать с намеками лишними, то вовсе пойдет в окна заглядывать. А то совсем учудил, бедолага, — в Андрюхин дом залез и с чердака подсматривать стал за нашим садом. В общем, вред от него большой мог быть, а пользы никакой. Да он, в общем-то, радовался. Все равно подыхать, так уж со смыслом.

— Вот почему мне казалось… — начала Тоня, поняв, кто смотрел на нее из глухой стены.

— Про вас разговор особый, Антонина Сергеевна, — оборвал ее Женька. — Вы мне благодарны должны быть — если бы не я, Графка вам здорово бы кровь попортил. А вы вместо того по чужим участкам пошли шастать.

Не веря своим ушам, Тоня смотрела на это существо, говорившее о благодарности.

— Вы трех человек убили, — тихо сказала она. — Я вам должна быть благодарна?

— Трех человек? — Женька с искренним недоумением смотрел на нее. — Да из них двое и вовсе были почти что нелюди. Вот ваш муж куда больше народу убил, так вы же с ним живете и ребеночка от него пытаетесь заделать!

— Заткнись! — выкрикнул Виктор, пошел было на Женьку, но Капица вскочил со стула, и Виктор остановился.

— Нет, Вить, не заткнусь, — покачал головой охотник. — Пьеску я для тебя придумал, с хорошим таким концом. Почти как ты для нас тогда, в детстве. Жаль, что доиграть не получилось. Ну да ничего, то, что вышло, ты тоже надолго запомнишь. Слишком много душ на твоей совести, Витя, слишком много. Еще и домик наш решил купить… Будто мало тебе того, что ты его хозяев повывел…

— Никого я не повывел! — прорычал Виктор. — А братья твои всю жизнь идиотами были. Человека живого сжечь — это же догадаться надо было!

— Витя! — крикнула Тоня. — Перестань!

Лицо Женьки страшно исказилось. Какую-то долю секунды казалось, что он бросится на Виктора, и Капица приготовился стрелять, но охотник овладел собой и расслабился. Потом закрыл лицо руками, и в комнате раздался странный звук.

«Рыдает!» — ужаснулась тетя Шура. Но тут Женька отнял руки, и они увидели, что он смеется.

— Ты… ты что? — отшатнулся Виктор. Видеть этого человека смеющимся было еще страшнее, чем яростным.

— Ничего, Витя, ничего… — утирая слезы рукой, ответил Женька. — Да, братья мои покойные идиотами были.

— Побойся бога! — не выдержала тетя Шура. — Мишка же твой живой!

— Идиотами, идиотами, — продолжил охотник, не обращая внимания на ее слова. — Тебя очень слушали, Витенька. Ты же кого угодно мог заставить сделать то, что хотел, правда? Ты же у нас был самый умный! Вот ты их и подбил, а сам дома остался.

— Они меня сами уговорили! Они…

Женька засмеялся, и Виктор оборвал фразу на полуслове.

— Уговорили… — протянул Женька с кривой улыбкой. — Они тебя уговорили… — Он вздохнул и сцепил руки в замок. — Глаз не в силах увеличить шесть на девять тех, кто умер, кто пророс густой травой… Я ведь столько книг облазил, Витя, пока нашел-таки этот стишок! Мне понравился, знаешь. А тебе?

Он поднял глаза на Виктора, но тот молчал. Молчала, прижав в ужасе руки ко рту, тетя Шура; молчал Капица, крепко сжимая пистолет и матеря про себя задерживающегося Коломеева. Тоня стояла неподвижно, как окаменевшая, шевеля губами и повторяя про себя слова: «Впрочем, это не впервой».

Внутри была пустота. Такая, словно Женьку выскребли изнутри чем-то, что оставило нетронутой одну оболочку, но аккуратно, как скальпелем, срезало с нее изнутри и мясо, и кости, и мысли, и чувства. Все ощущения. Осталось одно воспоминание, не вызывающее никаких эмоций, — беззубое лицо со слезящимися глазами.

Она не могла ничего сказать, пока глядела на него, потому что это был не Мишка. Мишку она бы узнала. Избитого, изуродованного, искалеченного… Любого. Но в человеке, стоящем сейчас напротив нее, рядом с молчаливым охранником в форме, не было ничего от ее старшего брата, кроме внешнего сходства. Ничего.

Она уже собралась сказать охраннику, что хочет уйти, но все никак не могла отвести взгляд от левого глаза заключенного. Глаз часто подергивался, и в его подмигивании было что-то почти неприличное. Каждое движение века лишний раз убеждало женщину в том, что перед ней не Мишка, потому что с Мишкой такого никогда не могло случиться.

— Ну, что пялишься? — раздался хриплый голос. — Не узнала, сеструха? Родного брата не узнала!

Заключенный повернулся к охраннику и подмигнул здоровым глазом.

— Слышь, че говорю: не узнает она меня!

Охранник смотрел перед собой без всякого выражения.

— Да я это, я, — ухмыльнулся человек с дергающимся глазом и сделал шаг навстречу Женьке. Та попятилась. — Ба! — удивился заключенный. — А что ты пугаешься? Это я, Мишка твой… То есть нет, сеструха, что ж я тебя обманываю? Был Мишка, а стала… — он сделал паузу и расплылся в ухмылке, — Машка. Был Мишка, стала Машка! — гнусаво пропел он, делая еще шаг ей навстречу. — Так что братец у тебя был, да сплыл, а стала сестричка. Вот радости-то вам с Сенькой, а? Сестричка, сестричка, мала невеличка…

Женька сделала шаг в сторону, но человек быстро шагнул и преградил ей дорогу. Теперь подергивающийся глаз был прямо перед ней. В нос ударило запахом немытого тела и еще чем-то непонятным, но отвратительным, словно перед ней стояло больное животное, которое собралось умирать.

— Что, брезгливая стала, а? — прошипел человек, наклоняясь к ней.

— Басманов! — окликнули от дверей, и человек сразу отступил.

— Да я что, я просто сестрице моей объясняю, — пожал он плечами. — А то она смотрит, как неродная, ни обнять не хочет, ни приголубить. Ну, Женечка, обними же свою Машуню, расскажи, как дома дела!

Он развел руки и пошел к ней с улыбкой на лице. На своем страшном, сером лице с подергивающимся глазом, с гнилыми зубами, со ртом, из которого пахло, как из помойного ведра…

— Дай, дай обниму тебя, родная! — нараспев произнес человек и снова приблизил лицо к Женьке. — Сеструха братика приехала навестить, а нашла… — он захихикал, — нашла… — хихиканье становилось все громче, человек уже откровенно смеялся, обнажая в провале рта редкие черные зубы, — нашла-то… сестренку!

Он согнулся пополам от смеха, а когда разогнулся, вытирая слезы с глаз, повторил:

— Сестренку!