Эверест-82 - Юрий Рост

Может быть, и правильно. Вольное обращение с фактом, подтасовывание событий под ожидаемый результат, увы, не редкость в журналистской практике…

Еще одна группа журналистов, приехавшая по линии «Интуриста», встретила восходителей в Катманду (у них тоже был маршрут трекинга — от косого аэродрома вверх до Пангбоче). Мы со «Спутником» возвращались в Москву раньше, что давало нам некоторые преимущества в скорости публикации. Но чувство конкуренции и ревности возникло тем не менее. У меня от длительного общения с ребятами появилось чувство собственничества и как следствие этого внутренняя надменность к тем, кто только познакомился с ними и спрашивал о вещах давно мне известных. Я забыл начисто, что лишь неделю назад просил Тамма объяснить мне, что такое ледопад.

Как-то вечером я по-свойски зашел в номер к Иванову, Хомутову и Пучкову и застал там бородатого, в очках человека, который приветливо улыбнулся мне. Он смотрел на меня, как бы по-домашнему одетого, и сопоставлял с известными ему изображениями членов экспедиции. Не найдя аналога, он потерял ко мне интерес и продолжал разговор о психологии поступков спортсменов во время восхождения. Информацией он не обладал, поскольку только что прибыл в Катманду, и схему штурма, или, как сказал бы прекрасный режиссер-документалист Михаил Литвяков, драматургию штурма, выстраивал хоть и интересную, но лишенную обеспечения жизнью.

Альпинисты терпеливо и с интересом выслушивали его, а я, найдя паузу и бросив фразу «это все — литература» (употребив это слово с оттенком уничижения), вышел из комнаты в полной тишине, поскольку говоривший обиженно умолк.

Знай я, что это была встреча с редактором книги, которую вы держите в руках, был бы поосмотрительней, но оказалось, что Эрлен Петрович человек незлопамятный и доброжелательный.

Первую ночь в Катманду я спокойно спал в постели Венделовского — под его именем я и значился в гостиничной книге. Сон был прерван грохотом. Открыв глаза, я увидел, что гремит решетка окна. Ее раскачивал крупный павиан. Обезьяна нисколько не испугалась наших криков.

— Кыш! — кричал я. — Кыш!

Но она, видимо, не понимала по-русски.

Пришлось махать полотенцем, как машут на юге, выгоняя мух.

Обезьяна лениво отошла от окна по карнизу и спрыгнула на крышу ресторана, по-видимому недовольная…

Утро начиналось с чудес, но то, что могло быть диковинным для любого другого места, здесь было естественным и нормальным. Такой это город — Катманду,

В коридоре гостиницы Анатолий Георгиевич Овчинников, как и было обещано в Лукле, собирал ребят на утреннюю зарядку. Пестрая толпа выбежала на улицу и затрусила в сторону королевского стадиона. Одеты были наши альпинисты кто во что. Одни в трусах и майках, другие в тренировочных штанах, но голые по пояс. Одеждой или отсутствием ее здесь никого не удивишь. Мужчина может ходить, не привлекая ничьего внимания, хоть в смокинге, хоть в набедренной повязке. Раз идет, сидит, лежит или стоит человек, значит, ему так удобно… Справедливости ради замечу все же, что ни одного человека в смокинге я не видал. Зато сколь пестры женские одежды и сколь они целомудренны! Длинные легкие юбки, кофты, часто с длинными рукавами, прикрывающими руки, но короткие, оставляющие для любования полоску смуглого живота, или сари нежных тонов, радующих глаз…

Мы бежим вдоль лавок, которые, словно театральная сцена, не имеют четвертой стены, и все, что происходит на подмостках, становится достоянием зрителей. Публичное отчуждение достигает абсолюта. Люди днем живут на виду у других людей, ни мало не заботясь о том, как они выглядят. Даже фотографирование сценического действия не досаждает им. Правда, дети, уловив зависимость фотографа от объекта, пытаются превратить процесс съемки в заработок. Стихийно они воспроизводят писаные и неписаные законы, когда снимающий должен спрашивать разрешения или оплачивать лицензию на фотоохоту за образами. Привыкшие к «браконьерской» съемке, мы легко отметаем их притязания, но дети хитрили — они забегали в какой-нибудь живописный угол и оттуда кричали:

— Фото, фото!

Полагая, что они просто хотят сфотографироваться, как любые дети, будь то в пинежской деревне или в чукотской тундре, ты наводишь на них объектив и нажимаешь затвор. Услышав щелчок, они, словно спринтеры после выстрела стартового пистолета, срываются с места и бегут к тебе, держа ладони лодочкой и весело крича:

— Рупи, рупи!

Не получив платы, не обижаются, а дружно срываются с места и весело бегут впереди, чтобы у соседней пагоды или ступы повторить операцию. Эта игра занимает их целый день, в течение которого они не теряют доброжелательного отношения к снимающим, совершенно игнорирующим их законные требования оплатить труд.

Взрослые в эту игру не играют. Побирающихся на улицах Катманду, по восточным понятиям, не много, а несколько лет назад не было вовсе: не у кого было просить — туристов как таковых в Непале не существовало. Теперь есть, но, к счастью, не слишком много, во всяком случае, они не нарушают традиционную картину города своим инородным видом, к тому же обаяние города столь велико, что каждому приезжему хочется участвовать в его жизни, раствориться в ней. Многие улавливают тяготение непальцев к естественному поведению и облачаются в местные одежды или свои, не обременяющие движений. При этом нет ни ощущения маскарада, ни расслабленности.

Мы бежим по улице трусцой, не ощущая себя зрителями. Мы часть общего уличного действия. Кто раскладывает зелень, кто ремонтирует кувшины и велосипеды, кто бреет и стрижет, кто толкает тележку по освещенной утренним солнцем улице, где в каждом дворе может оказаться мирового класса архитектурный шедевр, а кто бежит по улице на королевский стадион.

Сходство улиц с театральными декорациями не ограничивается сценами первых этажей, поскольку и вторые и третьи дополняют картину, только они напоминают уже театр кукол: прямоугольные окна без стекол, украшенные резьбой или орнаментом, перерезаны на одну треть снизу барьером, а над барьером в черном проеме неподвижно стоят или машут руками или негромко переговариваются с улицей маленькие, почти игрушечные, дети и небольшие живописные взрослые; они появляются или исчезают в соответствии со сценарием или пьесой, написанной много сотен лет назад для персонажей этого города, не теряющей своего великого смысла по сей день.

Железные ворота королевского стадиона закрыты не потому, что власти не хотят проникновения физической культуры в массы, а потому, что на стадионе стоит асфальтовый каток. Мало ли кому в Катманду он может понадобиться…