Фицджеральд - Александр Ливергант

Во второй раз Скотт (пренебрегая советами врача) снова напился, да еще зазвал домой каких-то пьяных забулдыг, которых подобрал где-то на улице, и стал раздавать им свою одежду. Шейла, вторично показав зубки, выставила незваных гостей за дверь. Этого Скотт — да еще в пьяном угаре — простить подруге никак не мог. «Ты оскорбила меня, нагрубив моим друзьям!» — заявил он и, дабы слово не расходилось с делом, в сердцах швырнул об стену кастрюлю с томатным супом, закричал, что Шейлу застрелит, и, ударив подвернувшуюся под руку (точнее — под ногу) служанку, бросился искать пистолет. По счастью, его не нашел: после первого инцидента пистолет был Шейлой и секретаршей надежно припрятан. Шейла вызвала полицию, Скотт было утихомирился, но не прошло и нескольких дней, как он, в очередной раз напившись, проник в квартиру подруги и выкрал у нее свой же подарок — чернобурку, которую… в скором времени переподарил Скотти. Чего не сделаешь с пьяных глаз! Кончилось всё очередным замирением: Фрэнсис Кролл написала Шейле, что мистер Фицджеральд «сожалеет о случившемся» и желает возместить убытки, а если мисс Шейла Грэм сочтет необходимым, готов покинуть Голливуд. И «моральный урон» Скотт возместил, чем унизил подругу вторично: в качестве компенсации за то, что дал волю рукам, выписал ей чек на две тысячи долларов — «словно хотел со мной расплатиться», — прокомментировала этот эпизод в своих мемуарах Шейла, что, впрочем, не помешало ей деньги взять.

Боевые действия перемежались периодами «мирного сосуществования». Мы уже говорили: когда Скотт не пил, не было человека обаятельнее, отзывчивее, остроумнее. Любовники, сидя на балконе, подолгу говорили о кино, об общих знакомых и даже о политике: летом 1940 года англичанам приходилось нелегко, и Фицджеральд считал, что против вермахта и люфтваффе у соотечественников Шейлы шансов немного, Шейла же, истинная патриотка, возражала: «Во-первых, ты не знаешь англичан. А во-вторых, ты их не любишь». Скотт занимался не только политпросветом любимой женщины, но и ее эстетическим воспитанием. Давал Шейле, девушке не больно-то образованной, читать то, что любил сам: Диккенса, Теккерея, Драйзера, Конрада, а также Шпенглера[87] и даже Маркса. Последних двух авторов Шейла читала, надо полагать, исключительно из беззаветной любви к своему просветителю. Многое читали вместе, Китса, к примеру, или «Жизнеописания» Плутарха. И не только вместе читали, но и писали: принялись сочинять пьесу, написали пролог и два акта и бросили. К литературным опытам Шейлы (в отличие от литературных опытов Зельды) Скотт относился вполне благосклонно: читал написанные ею рассказы, похваливал, подбадривал, давал советы, правил. Каждый вечер читал Шейле вслух из написанного им за день, будь то очередной сценарий, или рассказ из цикла «Истории Пэта Хобби», или «Последний магнат».

Последний — 1940-й — год Скотт под благотворным влиянием Шейлы ведет размеренную, правильную, здоровую жизнь. Не скандалит, не сквернословит. Не только не распускает руки, но не отпускает Шейлу от себя ни на шаг; извелся, когда она всего один раз и всего-то на пару дней «позволила себе» слетать в Даллас на премьеру «Человека с Запада», фильма с ее приятелем Гэри Купером в главной роли. Пьет исключительно какао — спиртное Фицджеральду категорически запрещено. Купается в океане, играет в пинг-понг, летом 1940 года совершил вместе с Шейлой две далекие поездки: в Монтеррей и в Сан-Франциско и по дороге «побил» рекорд скорости: больше 20–25 миль в час не ехал. Ходит в кино и изредка в гости — как правило, только к ближайшим друзьям: Дороти Паркер, Роберту Бенчли, Эдди Майеру. Зельде пишет исправно — раз в неделю, не реже, однако в Монтгомери и в «Хайленд» больше не ездит. Во-первых, нет потребности — последняя их совместная поездка на Кубу лишний раз подтвердила: лучше мужу и жене переписываться. Во-вторых, отношения с Шейлой нормализовались и встречаться в пику ей с Зельдой нет смысла. И в-третьих, нет лишних денег — наскрести бы ежемесячные 30 долларов для Скотти, которая проводит теперь каникулы не с отцом в Лос-Анджелесе, как в предыдущие годы, а с Оберами в Балтиморе. Лишних денег нет, но в ресторане, как истинный кавалер, он всегда за Шейлу платит; впрочем, время дорогих ресторанов тоже позади.

Правильная, здоровая жизнь, которую ведет Скотт в 1940 году, объясняется отнюдь не только благотворным воздействием Шейлы: он уже не тот, вести прежнюю разгульную жизнь у него попросту нет сил. Сил и здоровья.

Глава семнадцатая

БЕДНЯГА ФИЦДЖЕРАЛЬД

С осени 1940 года чувствует себя неважно и к себе, чего раньше никогда не было, постоянно прислушивается. И присматривается. Шейла часто ловит отрешенный взгляд Скотта, направленный куда-то в угол. Как не вспомнить конец одного из последних его рассказов «Трудный больной»: «Он смотрел в угол, куда швырнул бутылку вчера вечером. Сестра… боялась хотя бы слегка повернуть голову в тот угол, потому что знала — там, куда он смотрит, стоит смерть»[88].

Похудел, лицо серое, осунувшееся. Спит на сильном снотворном, по нескольку раз за ночь приходится менять простыни — профузно потеет, уверяет, что из-за туберкулеза. Курит по-прежнему много, но с джином и даже с пивом «завязал». Пить регулярно бросил давно, еще в конце 1939-го, после очередного — и последнего — скандала с Шейлой.

Сердце, однако, отказывает. В черновиках «Последнего магната» находим запись: «В шесть вечера посмотрел на себя в зеркало. Похож на покойника». В конце ноября, когда он зашел за сигаретами в лавку Шваба, с ним случился первый сердечный приступ. Сказал потом Шейле: «Представляешь, чуть не упал в обморок, у меня перед глазами все поплыло». Испугался — кажется, впервые в жизни, лег в постель, 7 декабря написал Скотти: «Надо бы больше о себе заботиться». Врач прописал постельный режим на полтора месяца. Не послушался, постельный режим сам себе отменил, правда, переехал к Шейле: она жила на первом этаже, к себе же в квартиру он должен был подниматься по лестнице на третий этаж.

Спустя две недели, в ночь на 20 декабря, спал плохо, еще хуже, чем обыкновенно, — никак не писалась глава романа, где Стар встречается с коммунистом Бриммером. Днем, однако, повеселел и сообщил Шейле, когда та вернулась со студии: «Книжка получается отличная, детка! Может, удастся на ней как следует заработать, и тогда уедем с тобой из Голливуда». Вечером же, после премьеры фильма «Это называется любовью», с ним случился второй приступ, и намного сильнее первого. Боль за грудиной была такая, что он едва устоял на ногах и Шейле пришлось взять его под руку. Остановился, раздышался и с трудом проговорил: «Чувствую себя гнусно… точно так же, как в ноябре… в „Швабе“. Как бы не подумали, что я пьян…»