Веселые похождения внука Хуана Морейры - Роберто Пайро

Васкес и я, оба давно уже стремились к одной и той же цели, но оба наталкивались на одно и то же препятствие: нежелание правительства, прикрытое различными благовидными предлогами; говорилось, например, что мы не дипломаты по профессии, что невозможно обойти старых заслуженных послов, предоставив нам (ему или мне) более высокий пост, как будто это не делалось всю жизнь и не будет делаться дальше из века в век.

Но были два обстоятельства в его пользу и вместе с тем против него: он был настойчив, и место это было ему нужно, чтобы спастись от нищеты. Я тоже достаточно настойчив, – хотя теперь, когда достиг зрелости, научился это скрывать, – но зато не нуждался решительно ни в чем. Я мог добиваться любого поста, необходимого для придания блеска собственной личности, объясняя это желанием «послужить стране», и принять этот пост на условиях, неприемлемых для другого, с той простой разницей, что впоследствии извлеку из него нежданные выгоды, подобно многим, получающим «вознаграждение» за труды, вначале, казалось бы, совершенно бескорыстные…

Однако на этот раз мои расчеты оказались ошибочными. Возможности Васкеса так возросли, что назначение его было неминуемо.

Я неосторожно выразил свои сожаления по этому поводу в присутствии де ла Эспады. Тот посмотрел на меня в упор и проговорил:

– Я мог бы убить его деревянным кинжалом.

– Что же это за кинжал?

– Его долги.

– Э!

– Минутку, минутку! – возразил он. – Сколько вы дадите, чтобы устранить его?

– Десять, двадцать, пятьдесят тысяч песо! – воскликнул я. – Великолепный отправной пункт!..

– Столько не нужно.

– Сколько же?

– Радниц давно уже держит у себя опротестованные векселя Васкеса на сумму двадцать или двадцать пять тысяч песо. Он не предъявляет их ко взысканию, веря в его близкое будущее. Но если это ему покажется выгодным, он пустит Васкеса ко дну.

– Что за человек этот Радниц?

– Есть у него небольшой банк, и он торгует произведениями искусства. В банке он охотно ссужает деньгами из одного процента в месяц, который превращается в пять или десять, так как надо покупать акции.

– Ты хорошо осведомлен.

– Еще бы! Когда я приехал в Буэнос-Айрес, у меня еще сохранялись знакомства и приличный вид. Мне понадобились деньги, меня представили Радницу, и он дал мне взаймы пятьсот песо, обязав купить две акции его банка по сто песо и подписать вексель на семьсот.

– Без гарантий?

– Почти. В качестве обеспечения я предложил свою обстановку, оцененную в семьсот песо.

– А она была у тебя?

– Нет. Мне грозила долговая тюрьма. Не уплати я семьсот песо, я оказался бы «несостоятельным должником» и угодил бы в тюрьму за злоупотребление доверием.

– Значит, на этого человека можно рассчитывать?

– Полностью. Дай мне пять тысяч песо, и я все дело улажу.

– Нет. По-моему, это низость! – воскликнул я.

Однако в тот же день я нашел Радница на одной из его выставок живописи и, между прочим, сказал ему, что «есть некоторые банки и так далее», но достаточно одного доноса, чтобы вся эта ростовщическая система рухнула. Потом я поговорил о выставленных картинах, которые он купил в Европе с помощью своей жены, и сказал, что правительство, должно быть, купит две или три. Прощаясь, я выразил сожаление, что Васкес не будет назначен послом, – есть в правительстве человек, который сопротивляется этому всеми силами и использует – с достаточным основанием – любой предлог, чтобы его скомпрометировать.

Радниц не проронил ни слова, но пожал мне руку с особой значительностью. На следующий день я встретил его в кулуарах палаты, он был очень элегантен, очень корректен. Погуляв вокруг, он подошел ко мне.

– Я должен повидаться с… Он друг министра просвещения и собирался узнать, покупает ли правительство картины с выставки на улице Флориды. Мне говорили, что министр ими очень интересуется, и, хотя я тоже не прочь купить их, мне бы не хотелось вступать в борьбу с таким соперником, как правительство…

– И не делайте этого, Радниц, я уверен, что их купят. Мне сейчас как раз об этом сказали. Вы только добьетесь, что картины будут проданы по непомерно высокой цене. В общем, смотрите сами…

Он сделал вид, что собирается уходить, и добавил доверительно:

– Я был на бирже. Слухи о банкире и гарантиях мне кажутся преувеличением. Возможно, речь шла о каком-нибудь из этих мелких заимодавцев…

– Без сомнения!..

– Кстати! Слыхали о скандале? Педро Васкеса привлекают к уголовному суду за неплатежеспособность и злоупотребление доверием. Похоже, что в трудных обстоятельствах он совершил поступок… не очень похвальный…

Я не стал хлопотать, чтобы у Радница купили картины, и правильно сделал, потому что он человек грязный. Полагаю также, что доходов от банка ему хватало с лихвой. Кроме того, Васкес должен был уплатить свой долг.

Домой я пришел к обеду. Перед тем, как отправиться в клуб, я сидел с Эулалией в холле за кофе, и тут мне доложили о приходе Васкеса.

– Ты пришел вовремя, чтобы выпить чашечку кофе, но мне надо немедленно уходить, – сказал я, избегая всяких объяснений при жене.

Однако Васкес был слишком взволнован, чтобы молчать.

– Есть ли у тебя наличные деньги? – спросил он, наспех глотая кофе. – Я попал в трудное положение.

– Кое-что есть. Много ли тебе надо?

– Двадцать тысяч песо.

Я так и подскочил. Но потом взял себя в руки.

– Столько у меня нет, – сказал я. – Едва ли наберется восемьсот или тысяча. Но через одну – две недели…

– Сию минуту.

– Это злой рок…

– Вспомни, что я не ставил условий, и ты обещал мне, когда я одолжил тебе эту сумму…

– Которую я до сих пор не вернул. Ты меня в этом обвиняешь? Нет! Эти деньги всегда в твоем распоряжении. Но именно в данный момент…

Эулалия встала и оставила нас наедине.

– Это правда? Ты не можешь достать?… Речь идет о деле чести, более серьезном, чем твое, о старом легкомысленном долге, который ростовщики вытащили сейчас на свет. Хуже всего то, что дело передано в суд, чтобы набросить мне петлю на шею. Если это станет известно, меня не назначат послом в Европу… Подождали бы хоть две недели! Просто проклятие какое-то!..

– Я поговорю с друзьями в клубе.

– Да, Маурисио! Все это ужасно. Один человек пытается задержать сообщение в газетах, но если дело затянется, я погиб навсегда…

Мы вышли вместе.

– Весьма возможно. Что ж, иду добывать деньги.

– Я увижу тебя сегодня ночью? Где?

– В два часа, в кружке… Или лучше завтра рано утром, дома… Двадцать тысяч… Не горюй… Это не так уж страшно…

Он ушел утешенный, а я и не вспомнил о нем, пока не проснулся на следующий день. Эулалия поджидала меня в столовой.

– Васкес приходил три раза, – сказала она.

– Мог бы и не приходить.

– Почему?

– Потому что я не достал для него денег.

– Зато я достала.

– Как? Двадцать тысяч?

– Вот они. Папа одолжил мне.

– Значит, ты ходила…

– Я ведь видела, тебе было так неприятно!..

О, святая невинность! Я поцеловал ее в лоб, взял двадцать тысяч и велел ввести Васкеса ко мне в кабинет, как только он явится снова.

Он вошел.

– Удалось тебе?

– И да и нет.

– Как?

– Через два дня они будут у тебя. Быстрее действовать невозможно, даже имея дело с банками. Приходи ко мне в четверг, нет, в среду вечером: я все сделаю, чтобы только достать поскорее…

– Если я их не получу сегодня, меня погубят… Это дело чести. Если я попаду в суд или в газеты, то пусть даже мое имя останется незапятнанным, будущее мое полетит ко всем чертям…

– Успокойся. В нашей стране ничего до конца не доводят. Многие выходили победителями из положений гораздо более трудных и сомнительных.

– Ах, Маурисио! Дай-то бог! Знаешь! Из всех моих друзей, из всех, обязанных мне какой-нибудь услугой, ты единственный, к кому я обратился не напрасно…

Уже в холле, когда он начал спускаться по лестнице, я сказал ему:

– Ладно, чтобы не мучить тебя долгим ожиданием, я сам приду к тебе в среду и все принесу…

– Правда?

– Еще бы не правда!

Де ла Эспада обо всем пронюхал. Думаю, это он побежал в те газеты, где недолюбливали Васкеса. Так или иначе этим же вечером в нескольких газетах появилось сообщение о громком скандале, в котором оказался замешан кандидат на пост полномочного посла, с недвусмысленными намеками, указывающими, что речь идет о Васкесе. Меня охватил страх, отвращение или раскаяние при воспоминании о нескольких подобных драмах, толкнувших того или иного мечтателя на самоубийство. Однако я вскоре успокоился, ведь я лишь облегчил логический ход событий, устранив из них романтическую и тем самым излишнюю часть. Кто звал Эулалию?… У меня денег не было… Почему я должен был мешать развитию жизненных обстоятельств? А кроме того, я твердо решил расплатиться, и честь Васкеса останется незапятнанной. Честь – да; а пост? Полно! Как будто этот пост создан не для меня!