Гражданская война Михаила Булгакова - Василий Александрович Стоякин

замминистра крымского правительства). Вместе с ним она участвовала в «беге», но доехала только до Ростова-на Дону. Её рассказы об этом периоде жизни Булгаков мог слышать на заседаниях литературного кружка «Никитинские субботники», которые велись с 1914-го по 1934 год. Булгаков, правда, постоянным членом этого объединения не был, но читал там «Собачье сердце».

Кстати, третьим мужем Никитиной (с 1932 года) был Борис Этингоф – заметный деятель советской власти в культурной сфере. По предположению профессора Ольги Этингоф (его внучки), именно он в 1920 году спас Булгакова от расстрела во Владикавказе.

Говоря о прототипах Елены Турбиной, мы уже высказывали сомнения в том, что Булгаков брал за основу своих сестёр или жён. Более того, слишком сильной натурой представляется и мать писателя. Точно так же никак не годятся в Прекрасные Дамы ни Белозерская, ни Никитина. Слишком они самостоятельны и самодостаточны.

Забег за «Бегом»

История постановки и запрета пьесы «Бег» – пожалуй, один из самых тяжёлых эпизодов жизни Булгакова. Тем более что под запрет попал не только «Бег», а практически всё его творчество. В это же время были сняты с репертуара «Белая гвардия» и «Зойкина квартира». Драматург лишился средств к существованию…

Если говорить о сюжете пьесы, то она фактически была третьей частью задуманной трилогии, первым томом которой была «Белая гвардия». Плана трилогии не сохранилось, но можно предположить, что речь шла об описании событий 1919 года (второй том) и 1920-го (третий том). Почему Булгаков не реализовал свой замысел, непонятно. Скорее всего, столкнувшись с непреодолимыми проблемами при публикации собственно «Белой гвардии» (а она полностью при его жизни так и не была издана), он решил не писать в стол.

1919 год был в какой-то мере описан в «Необыкновенных приключениях доктора». Рассказ этот был написан в 1922 году (т. е. является одним из первых образцов булгаковской художественной прозы) и даже опубликован в журнале «Рупор». Однако развивать эту тему автор не стал, а обратился сначала к событиям 1918 года, а потом перешёл к разгрому белого движения и эмиграции.

Почему именно так? Скорее всего, это подсказывал политический здравый смысл – на фоне критики «Дней Турбиных» было понятно, что произведение, посвящённое периоду успехов белых, пусть даже и показывающее их изнанку, не пойдёт. А вот связанное с разгромом и бегством белых может и пойти.

Мысли о продолжении «Белой гвардии» Булгаков держал в голове с самого начала, но «Бег» появился как чрезвычайный вариант – в апреле 1927 года был заключён договор с МХАТом, по которому Булгаков обязался представить не позднее 20 августа пьесу «Рыцарь Серафимы» («Изгои»). За счёт этого договора драматург гасил аванс, выданный ещё 2 марта 1926 года за будущую инсценировку «Собачьего сердца», не осуществлённую из-за запрещения повести. Театр пошёл автору навстречу, чтобы не вынуждать его возвращать уже потраченные деньги.

Рукопись «Рыцаря Серафимы» не сохранилась, и не до конца ясно, существовала ли она вообще в сколько-нибудь законченном виде. Вероятно, существовала, и, вероятно, она довольно сильно отличалась от известного нам текста.

Лидия Яновская обращает внимание на два артефакта первоначального текста.

Во-первых, это картины Константинополя («повыше дома – кривой пустынный переулок»), за впечатлениями для которых Булгаков в мае 1927 года ездил в Ялту. Переулок выше домов – это действительно особенность Ялты, а не Киева, (например Киев зелёный: «сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен»).

Во-вторых, это говорящее имя Григория Лукьяновича Чарноты, которое сразу же вызывает в памяти фигуру Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского – легендарного злодея российской истории, более известного под именем Малюта Скуратов… В «Беге» Чарнота никак не злодей, более того, это человек, безусловно, симпатичный. Яновская предполагает, что имя изначально было предназначено для другого персонажа – то ли для вешателя Хлудова, то ли для контрразведчика Тихого…

1 января (!) 1928 года Булгаков заключил новый договор с МХАТом. Теперь пьеса называлась «Бег». 16 марта пьеса была предоставлена в театр и в апреле принята к постановке. Однако 9 мая 1928 года Главрепертком («главная репертуарная комиссия» – орган цензуры в театре) постановку запретил.

Основания запрета пьесы были вполне объективны.

Во-первых, автор не захотел объяснить с единственно правильной позиции капитуляцию белых перед советской властью – Хлудов должен был признать свою вину перед трудовым народом и, подобно Турбину, сказать, что «народ не с нами». А он, понимаете ли, не сказал, а расплывается как кисельная (хи-хи) барышня.

Во-вторых, автор показал белых генералов в слишком уж положительном свете (что, отчасти, правда).

Несмотря на вполне рациональную позицию цензуры, у пьесы нашлись защитники.

Прежде всего это, разумеется, сама администрация театра, которой срочно нужна была новая пьеса и которая была вдохновлена успехом «Дней Турбиных».

Правда, тут тоже существовали идеологические риски. Скажем, замзавотделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Платон Керженцев считал, что «постановка “Бега” в театре, где уже идут “Дни Турбиных” (и одновременно с однотипным “Багровым островом”), означает укрепление в Художественном театре той группы, которая борется против революционного репертуара». Это ведь была реальная проблема – МХАТ был осенён безусловным авторитетом великих Станиславского и Немировича-Данченко. Ставить в нём что угодно, лишь бы оно было революционным, было нельзя, а произведений идеологически благонадёжных авторов, достойных постановки во МХАТе, не было…

Впрочем, администрация театра всё понимала, и режиссёр Илья Судаков (тот самый, который предложил Булгакову инсценировать «Белую гвардию») утверждал, что достигнуто соглашение с автором и цензурой об изменениях в пьесе – «Хлудова должно тянуть в Россию в силу того, что он знает о том, что теперь делается в России, и в силу сознания, что его преступления были бессмысленны» (автор на самом деле был против).

Более того, он обещал, что и Серафима с Голубковым будут «возвращаться не для того, чтобы увидать снег на Караванной, а для того, чтобы жить в РСФСР». Правда, начальник Главискусства Алексей Свидерский на это с некоторым даже недоумением ответил – «Серафима и Голубков бегут от революции, как слепые щенята (…), а возвращаются только потому, что хотят увидеть именно Караванную, именно снег. (…) Объяснить их возвращение желанием принять участие в индустриализации страны – это было бы несправедливо и потому плохо».

В защиту пьесы выступил Максим Горький, вообще часто защищавший Булгакова. Он в своей манере уверял, что «“Бег” – великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех». Горький полагал пьесу прежде всего комической и именно в этом качестве читал её, например, предсовнаркома (по должности – преемнику Ленина) Алексею Рыкову.

Авторитет Горького помог