Наполеон, или Миф о «спасителе» - Жан Тюлар

Превосходство Парижа может проявиться и проявляется лишь в творческой и интеллектуальной сфере. Вкусив радостей столичной жизни, Стендаль преисполняется презрением, не всегда справедливым, к провинции. Разве не было в провинции своих газет, академий, театров? И все же провинция не в силах соперничать со столицей. Отсюда то колдовское очарование, которым обладал Париж в глазах остальных жителей Империи.

Но насколько прочной была эта Франция, с ее сорокадвухмиллионным населением, говорившим как минимум на шести языках, не считая местных диалектов; с промышленно развитыми севером и востоком, пшеничными полями Иль-де-Франса и лесистой Нормандией; с пришедшими в упадок портовыми городами и углублявшейся экономической отсталостью центра? Не слишком ли хрупким было достигнутое в 1807 году равновесие?

Стремясь обеспечить единство Империи, Наполеон обращается к традициям римской государственности. Первостепенное значение он придает коммуникациям. Уже в 1805 году он записал: «Из всех дорог и трактов те, что связывают Францию с Италией, обладают стратегическим приоритетом». А вот что он отметил в 1811-м: «Шоссе Амстердам — Антверпен сократит расстояние от Амстердама до Парижа до суток пути; шоссе Гамбург — Везель приблизит Гамбург к Парижу на четверо суток, что обеспечит и упрочит единство этих стран с Империей». Декрет от 16 декабря 1811 года заключает перечень четырнадцати стратегических дорог, связывавших Париж с отдаленнейшими уголками Империи. Самыми важными были объявлены: дорога № 2 Париж — Амстердам через Брюссель и Антверпен, № 3 Париж — Гамбург через Льеж и Бремен, № 4 на Майнц и Пруссию, № 6 Париж — Рим через Симплон и Милан, № 7 Париж — Турин через Мон-Сенис, № 11 Париж — Байонна.

Не стоит заблуждаться относительно качества этих дорог: Пумьесу де ла Сибути, чтобы добраться из своей Дордони до Парижа, пришлось изрядно потрястись на рытвинах и ухабах; езде по дороге Морис де Ташер предпочел плавание с риском для жизни в дырявой посудине, красочное описание которой он оставил в своем дневнике.

Государственная почтовая служба, учрежденная 16 декабря 1799 года, была вверена заботам JIa Валетта, который организовал для императора эстафету курьеров, превознося ее в своем дневнике. Декретом от 20 мая 1805 года государство распространило свой контроль на пассажирские и товарные перевозки. Свободным от него оставался лишь гужевой транспорт. Престиж станционного смотрителя мог сравниться во французском обществе того времени лишь с престижем нотаблей.

Однако путешествие по дорогам — по-прежнему серьезное испытание. По свидетельству Пумьеса де ла Сибути, чтобы добраться в дилижансе из Бордо до Парижа, требовалось сто двадцать часов. «В путь отправлялись в шесть или семь утра, к полудню останавливались на обед и обедали до самого вечера. Вечером ужинали и ложились спать до утра». Многие передвигались только пешком, задавая нелегкую работу ногам. Привычка к дальним переходам объясняет выносливость наполеоновских солдат.

Вслед за римскими цезарями Наполеон создает единое законодательство. Гражданский кодекс вводится во всех аннексированных странах и вассальных государствах. Новое общество возникнет там, где крестьянин освободится от сеньориальных прав, где буржуазия завоюет ведущую роль в экономике. Наполеон видит в Гражданском кодексе надежное средство борьбы с феодализмом и умело применяет его в зависимости от обстоятельств. «Введите Гражданский кодекс в Неаполе, — пишет он в 1806 году Жозефу, — все силы, враждебные вам, иссякнут через пару лет, зато все, что вам захочется сохранить, упрочится. В этом — великое преимущество Гражданского кодекса».

Однако Наполеон настаивает на его всестороннем применении лишь на территориях аннексированных государств. Он — из тех реформаторов, которым хватает терпения действовать поэтапно. Это хорошо видно на примере проводимой им политики в области языка. Местная администрация, естественно, двуязычна; должностные лица, по преимуществу французы, но также и итальянцы, бельгийцы, голландцы и другие, входят в сенат. Часть префектов, в основном бельгийского происхождения, работает во французских департаментах. В аннексированных странах преподавание ведется в традиционных формах, французский не становится обязательным вторым языком, не делается никаких попыток в чем-то ущемить национальное своеобразие покоренных провинций. Неизбежное в условиях рекрутских наборов смешение этнических групп становится важным фактором сближения разноязычных народов. Супрефект Монтелимара отметил в 1806 году, что в «Провансе, Лангедоке и на юге Дофине сфера применения местного идиоматического диалекта относительно сузилась. Передислокация войск, миграция населения, возвращение военнослужащих в родные места приобщили к французскому языку немалое число людей».

Наконец, можно говорить об экономической интеграции в той мере, в какой ее обеспечивает протекционистский кордон имперских таможенных служб, борющихся с иностранной конкуренцией. Раскинувшаяся от Данцига до Байонны Империя представляет собою гигантский рынок из восьмидесяти миллионов потребителей. Цель созданной Наполеоном экономической системы заключалась в том, чтобы обеспечить на нем привилегированное положение для французской промышленности, на нужды которой работали бы все регионы Империи. «Франция превыше всего! Таков мой принцип», — писал Наполеон Евгению Богарне.

Историк наполеоновской Империи Марсель Дюнан замечает: «Политическая цель Наполеона заключалась в том, чтобы окружить себя не союзниками, а вассалами. В экономическом отношении он нуждался не столько в друзьях, сколько в данниках. Он совсем не заботился о том, чтобы как-то компенсировать другим государствам привилегии, которых добивался для французской промышленности и торговли. Двери для наших товаров должны были быть повсюду широко открытыми, они должны были находиться под покровительством множества бесцеремонно выторгованных протекционистских уступок в условиях, когда накрепко закрытые границы исключали какую бы то ни было иностранную конкуренцию, а свободные от множащихся запретов французские товары, облагаемые весьма умеренными пошлинами, приносили миллионные прибыли, оседавшие в таможенных кассах Империи».

Эта политика, во всяком случае до 1810 года, отвечала интересам новой французской буржуазии. Вот почему образ Революции стал довольно быстро вытесняться в сознании народов аннексированных государств экономическим империализмом, часто грубым, переоценивавшим реальные возможности промышленной Франции, страны, еще не вполне оправившейся от недавно пережитой гражданской войны.