Пари с морским дьяволом - Елена Михалкова

Я заманил ее на бригантину. Сколько коварства мне для этого потребовалось – не рассказать словами. Матерый хитрый лис по сравнению со мной выглядел наивным цыпленком. Талейран шляпу свою съел бы от зависти. Но я уломал и его, и ее. Крутился ужом, вился ласточкой. Все ради нее, ради моей «Мечты».

А когда Галина поняла, что капитан не собирается валяться в ногах у сына и вымаливать его прощение, было уже поздно. Ловушка захлопнулась: мы были в море.

Это я подсказал ей, что выпивка у Козулина. А Козулину еще на берегу подсказал, что неплохо бы запастись кое-чем. Чтобы, значит, с собой всегда было.

Люди – они ведь доверчивые. Видал я одного человека, который утверждал, будто дети – это маленькие взрослые, подлые и вредные. Ерунда. Это взрослые – крупные дети. Покажи одному конфетку, а другому блестяшку, поговори с ними ласково, и они у тебя в руках.

Наш лейтенант, любитель пинг-понга, в той части, где я служил когда-то, научил меня многому… Кое-что я предпочел бы забыть. Может даже и все. Но если уж у тебя в руках оказалась бритва, глупо бриться топором.

Вышла Галина на палубу сама. Я только малость помогал. Придерживал, как будто мы с ней оба выпимши и идем в обнимку. А когда она встала у борта, я сунул в ножны лезвие, которое все время держал возле ее печенки, и несильно ударил сзади по голове.

Вскрытие ведь было формальным. И уж подавно никто не стал искать гематому чуть ниже затылка.

Галина упала в воду уже без сознания. Как тонула, я и не видел. Так, мелькнуло белое что-то в волнах – и пропало.

Когда я узнал, что почти все ее наследство досталось Никите, даже развеселился чуток. Из всех поганых говнюков на этой земле провидение выбрало самого гнусного, чтобы осчастливить его тем, что ему и не требовалось. Моряки говорят: детеныш акулы – тоже акула. Никита пошел в мать, деньги у него всегда водились.

Шутка фортуны, мать ее ети.

Что ж, а мы ее перешутим, решил я. Похоже, кто-то там сверху подсказывает мне, что Никите Будаеву вышел земной срок жизни. Зря, что ли, сорок лет назад я пачками убивал людей, которые и вполовину не заслуживали смерти так, как этот поганец с сытой харей?

Первый удар меня ждал, когда я доплыл до «Одиссея» и понял, что на него не забраться тем способом, на который рассчитывал. Я-то думал бросить ласты на палубе, сделать свое дело и тихо уйти. Но без лесенки весь замысел оказался под угрозой. Оставить ласты в воде? Во-первых, будут расследовать убийство и найдут, во-вторых, обратно до «Мечты» без этих резинок мне попросту не добраться.

Я уже решил, что не судьба, и надо возвращаться обратно. Но тут на глаза попалась веревочка. Плавала себе вокруг, как червяк. Тут-то я понял, что возвращаться пока рановато.

Эх, знать бы, где переиграть свою жизнь, так я бы ту веревочку разрезал на куски и скормил рыбам раньше, чем она доплыла до «Одиссея».

Потому что когда я привязал ласты, залез по якорной цепи, прошел в самую большую каюту и убил бабу, то понял, что Никиты здесь нет. Я это почувствовал даже раньше, чем охрана ворвалась. Лучше бы они сидели в своем закутке. Сами выбрали свою судьбу, что ж поделать.

Для верности я обошел кораблик, но когда увидел, что моторки нет на месте, сразу развернулся. Этот поганец уехал на берег.

Вот тут-то, хлопцы, меня и накрыло. Значит, все зря я затеял. Никита теперь никого к себе и близко не подпустит. Четырех человек я убил, а все напрасно.

«Мечта» – не моя, и моей никогда не будет.

Словно для того, чтобы добить меня, подлая веревочка застряла между звеньев. Я уж и так ее, и эдак – узел не развязывается! Я хвать за ножны – а нож-то я первым делом выбросил, как выбежал на палубу. Что на дне лежит, то против тебя голоса не подаст.

Без ножа, без ласт, да еще и дело свое не сделал! Такое злое отчаяние меня взяло, что я дернул за ласты – и они остались у меня в руках. Ну, хоть что-то…

Долго я ходил смурной, лицо прятал. А потом Козулин заподозрил неладное. Да только грешил он не на того человека. Мастер наш не то чтобы убить – даже и подумать о подобном не мог бы.

Знаете, как старая ветошь, которая только выглядит приличной тряпкой, расползается в руках? Так и жизнь моя стала расползаться – только успевай латать дыры. Я от тоски принялся подумывать, как бы все-таки Никиту завалить, пока он новую бабу не нашел да отпрысков не успел настругать. Получит наш капитан наследство – и заживем! Эх, заживем!

И чем больше я об этом размышлял, тем привлекательнее мне казалась моя идея. Иной раз по ночам даже, грешным делом, всерьез думал: вот появится передо мной дьявол с головой Никиты на тарелочке – я ведь возьму у него эту тарелочку! И цену за это заплачу свою, положенную.

Но если ты заключаешь пари с морским дьяволом, будь готов к тому, что дьяволом окажешься ты сам.

Только вот тяжело в его шкуре.

Устал я, хлопцы.

Правда, устал.

Режиссер Аркадий как-то сказал обо мне что-то вроде: «У него были глаза человека, который никогда не сдается». Думал, я не слышу. А я слышал.

Но сейчас я понял: иногда лучше вовремя сдаться. Признать, что не получишь то, что хочешь. Отступить. Я не знаю, когда моя «Мечта» превратила меня в дьявола. Только это ведь он смотрит на вас из моих глаз, ребятки, и прикидывает, скольких из вас нужно отправить в ад, чтобы моя бригантина вечно носила меня по синим волнам.

Одно хорошо.

Человек-то во мне тоже пока никуда не делся».

– Яков Семеныч, ну зачем, зачем?!

Маша сама не заметила, что простонала это вслух.

А в следующую секунду «Одиссей» нанес последний, третий удар. Он был слабее предыдущих, но истерзанному кораблю не хватало лишь его. Послышался почти человеческий стон, и грот-мачта, треснув, рухнула в воду, подняв огромную волну.

– Бежим!

Схватив Машу за руку, Бабкин ринулся к спасательным шлюпкам. Макар устремился за ними. Но, добежав, они встали: шлюпка была набита под завязку. Завидев Машу, Темир Гиреев со старпомом одновременно рванулись из нее, но тут тормоз лебедки сорвался, и тросы быстро пошли вниз. Маленькая лодка с людьми полетела навстречу морю. Ее подхватили волны.

Маша, Бабкин, Илюшин, боцман и капитан проводили ее взглядами. Шлюпка ударилась о поверхность моря, подпрыгнула и закачалась. Снизу на оставшихся на корабле были обращены испуганные бледные лица, с Машиного места казавшиеся одинаковыми, как пешки.

Муромцев дернулся.

– Уходит! – заорал он, показывая на яхту сына. – В первую, живо!

– Сломана же! – крикнул Яков Семеныч.

– Поправим!

«Одиссей» действительно уходил. Белый, как айсберг, черный, как земля. Макару показалось, что сквозь грохот он слышит безумный смех хозяина яхты.

Но когда они добежали до первой шлюпки, поддерживая друг друга, чтобы не смыло волнами, случилось то, чего опасался боцман. Оставшаяся лодка сорвалась с погнутой шлюпбалки и исчезла из виду. Громкий хлопок возвестил о ее встрече с морем. Ни одного человека она не спасла.

Макар и Сергей переглянулись. Они впятером оставались на той единственной части бригантины, которая еще поднималась над морем. Из шлюпки что-то кричали, но волны относили ее все дальше и дальше.

«Нет, – мысленно сказал себе Макар. – Пожалуй, не выберусь».

Ветер бил его в грудь так, словно хотел сломать ребра. Он сбривал пенные бороды, расшвыривал их горстями. Дождь утих, но волны вскидывались перед ними, будто морской дьвол на дне в бешенстве стегал кнутом валы.

Бригантина «Мечта» шла ко дну.

Очередной порыв ветра сорвал с Муромцева капитанскую фуражку. Боцман бросился было за ней, но капитан остановил его.

– Яков Семеныч! Ну что ты, ей-богу… Давай-ка лучше жилеты наденем.

– А толку, Илюш?

Муромцев предостерегающе показал на троих пассажиров. Но было поздно: все трое услышали слова боцмана и верно истолковали их.

«Шансы на спасение, похоже, стремительно несутся к нулю».

«Еще поглядим, мать вашу, какой тут толк».

«Господи, Костя, бедный мой…»

Странный высокий звук пронзил пространство – похожий не то на птичье пение, тянущееся на одной ноте, не то на мощный комариный писк.

– Господи Иисусе, – прошептал Муромцев.

Над волнами, скользя легко, как перышко, несся белоснежный аэроглиссер.

Матвей Ушаков сначала дозвонился до спасательной службы, а потом со всех ног бросился вниз. Он всегда знал, что аэроглиссер ему пригодится. Рыбаки крутили пальцами у виска, когда, дождавшись волнения, Матвей учился лавировать среди бурунов, поминутно рискуя разбиться о скалы. Они называли его чокнутым психом и самоубийцей.

Но он всегда знал, что наступит момент, когда глиссер себя покажет. С тех пор, как не стало жены, он слушал только себя – и, как показало время, правильно делал.

Матвей обогнул первую шлюпку, в которой прижимались друг к другу вымокшие до нитки и продрогшие люди, крикнул, что помощь скоро будет, и направил глиссер к обломкам «Мечты».

…Бригантина – вернее, то, что от нее осталось, – заваливалась набок. Накренившаяся фок-мачта тянула ее за собой.