Дом Леви - Наоми Френкель

Сидит напротив нее Белла, и та, попивая глотками кофе, поглядывает поверх чашки на девушку, затем отмечает острым ногтем страницу книги и говорит:

– Так зачем ты все-таки приехала сюда из своего городка, а?

– Так.

– Так? Слушай меня, детка, ни к чему тебе было приезжать в Берлин. Очень много трагедий случается в столице. Кстати, та женщина, которая до тебя лежала здесь, тоже приехала из городка. Ей тоже не следовало сюда приезжать, хотя была намного красивей тебя. Не буду скрывать правду, стройной и красивой была жена доктора Блума: высокая, золотоволосая, с голубыми глазами. Проворной была в доме и на кухне. Этому она научилась от матери, которая содержала в далеком университетском городке общежитие для студентов из богатых семей. И доктор, будучи молодым, учил медицину в том университете, снял там комнату, и так они познакомились.

Барбара вздохнула и полистала книгу. Белла встала с места, чтобы посмотреть, что старуха читает. Увидела словарь и рассмеялась.

– Что за смех? – упрекнула ее старуха. – Смеется тот, кто смеется последним. Вот, погляди, что дает нам этот словарь. Написано, к примеру, – «атмосфера»! – Барбара медленно изучает слово, с перерывами и размышлениями. – «Атмосфера – воздушный покров, окутывающий земной шар». Что может человек из этого понять. Что простой покров и есть – атмосфера? Покров чего? Покров трагедий, чего же еще? Ибо и воздух, дорогая Белла, и воздух не пуст, как виден людям, воздух полон духами. Ты веришь в духов?

– Нет.

– Нет? Как это может быть, духи, детка, вечны. Со дня, когда Бог сотворил небо и землю, дух реет над поверхностью земли. Поколение уходят и поколения приходят, а духи вечны. Каждый вздох, каждый плач, каждый счастливый смех, каждый шепот и шорох, приходят к духу и в нем продолжают свое существование. Стань у открытого окна, госпожа Белла, и дай ветру свободно дуть тебе в лицо, и тотчас же почувствуешь, что это не просто воздух, не просто атмосфера, а дыхание душ. В этом веянии дыхание уст десятков тысяч душ, и одна из них прилипла к твоей душе. И если тебе посчастливится, и душа эта была счастливой, ее судьба станет твоей судьбой. А если счастье тебе не улыбнется, судьба твоя будет несчастной. Так, госпожа Белла, там, в маленьком университетском городке, атмосфера доктора оказалась несчастливой. Много об этом рассказывала его молодая жена, Очень она любила зеленый горошек. Сидели мы здесь вместе часами, на этой кухне, и лущили горошек. Не была она такой молчаливой, как ты. Приехал доктор в городок, и напала на него черная меланхолия. Из-за чего и почему? Городок красив, как сад Божий. Течет река, масличные рощи и миндальные сады ночью наполняют запахами улицы, полные гуляющей молодежью в цветных шляпах. А доктор ходит среди них, как больной. Хотел вступить в союз студентов, подходящий ему по убеждениям, так не приняли его, потому что – еврей. Закрылся бедняга в комнате, в доме Гертель, на замок. Воздух стучался в его окно, но он не обращал внимания. Юная Гертель тоже постучала в дверь. И он ей открыл. Да, оба они знали, каково их будущее в жизни! – Барбара вздохнула, и глаза ее стали мокрыми. – Не следовало ему тогда открывать ей дверь. Но ночь была прекрасной, одна из тех ночей, которую Бог создал в озорном настроении, чтобы сбить с толку молодых, и вот уже трагедия стоит у дверей. Пошли они вдвоем в старый замок, камни которого стерты от сидения влюбленных из поколения в поколение. Тут рыцари пели серенады возлюбленным, жившим в замке, и до сегодняшнего дня звуки эти реют над головами молодых влюбленных, приходящих к этим развалинам. Да, госпожа Белла, там, на этих стертых камнях, сидели Гертель и доктор, и вошел в них дух влюбленных. Гертель не нашла ничего ущербного в том, что доктор – еврей. Дома сказала ей мать: «Евреи, Гертель, лучшие мужья. Не пьют, не буянят, и всегда у них есть деньги». Ну, а доктор, что. Когда смотрел на светловолосую красавицу Гертель, весь дрожал.

Белла смеялась.

– Что за смех? – сердилась Барбара. – Что за причина смеяться? Когда все тело дрожит, значит, сердце потеряно навек. Встал молодой доктор с тех стертых камней замка и поехал возвестить отцу, что собирается взять в жены девушку-христианку. – Барбара глубоко дышит. – Тут и началась трагедия.

Пальцы Барбары сжались на страницах словаря, как хищные птицы. Белла не отрывает от Барбары напряженного взгляда, боясь пропустить малейший звук из ее уст.

– Да, Белла, госпожа моя, сердце начинает сильно биться, когда слышишь такое. По тебе вижу, что твое сердце выскакивает выше шеи. Радуйся, что сердце твое бьется, ибо недолго билось в те дни сердце матери доктора. Слепая судьба распорядилась так, чтобы она умерла от слепой кишки. Была бы она жива, может, сумела бы спасти сына от этой фатальной трагедии. Женщины, госпожа Белла, существа хитрые, а у мужчин мозги закупорены. В тот год пришло в город тяжелое лето, посмотришь на крыши и видишь, как погода пляшет и гремит на жести. Ядовитые несчастья подняли головы, как змеи, готовые укусить, и пыльные облака обволакивали прохожих на улицах.

Жарко и душно было в то лето, и кто сумел выбраться из города, бежал в леса, на озера, в горы. Спасал душу от убийственной атмосферы. Липовая Аллея опустела, в доме остался лишь покойный господин Блум, ожидая сына. «Барбара, – говорил он мне, – Барбара, что будет с моим Эдуардом? Начались летние каникулы, а он не вернулся к отцу. Чем он так занят, что не может приехать, справиться о здоровье отца?» Мужской мозг! Я, госпожа Белла, тотчас поняла – в чем дело, но, не дай Бог, открыть рот перед беспокоящимся отцом. И настал день, обычный день! Потоки огня летели с неба. На электрических проводах во дворе сидели воробьи с раскрытыми клювами, страдающие от жажды и тяжело дышащие. Я открыла окно, и поставила на подоконнике для них полную миску воды. Заповедано быть милосердными к страдающим существам, и я чувствовала сердцем: несчастные эти существа разевают клювы, – зовут на помощь, но никто их не слышит. Беда, госпожа Белла, безмолвна, приходит она глухонемой, и в этом несчастье этого несчастья. Так вот стою и размышляю, как раздается звонок. Открываю двери. Стоит в салоне молодой доктор, который еще не был доктором. Весь в пыли, сморщен, и капли пота на его лице, как слезы радости, лицо прямо светится. Жмет мне руку и говорит: «Барбара, – и еще раз, – Барбара», – рот его раскрылся и закрылся. Что тебе, старая дура, – упрекнула я себя, – только и пророчествовать несчастья? Перед тобой юноша в экстазе любви, а сердце твое обращено к бедам! Но размышления не отставали от меня. Несчастье и любовь связаны друг с другом. И всегда так они соседствовали в моем мозгу. Стояла я в соседней комнате, случайно оказалась у дверей, и услышала разговор отца с сыном. Это был не разговор, а крики о христианах и евреях, о смешанных браках, которые еще никогда не были в семье. О духе поколений и духе, который сквозняком ворвется в дом и внесет в него мнимое счастье. Видишь, госпожа Белла, и старый господин верил в духов, а он был умным человеком. Но доктор, по молодости и глупости, как и ты, смеялся над духом, который восстал против него, чтобы мстить, и не отставал от него всю его жизнь. Да, Белла, господин получил свое. И так стояла я за дверью и слышала, как доктор сказал, что берет в жены эту девицу, никакие убеждения, объяснения и доводы не помогут, и вышел из комнаты отца. Вошла я туда, чтобы увидеть, как отец себя чувствует. Показалось мне, что в комнате потемнело, несмотря на утро и яркое солнце. Согнувшись в три погибели, сидел господин в кресле. «Барбара, – сказал он мне, – Барбара, проверь ящики стола. Что-то там шуршит, как будто мыши свили себе там гнездо». Мыши? – удивилась я. – Нет, господин, это древоточцы делают свое дело, ибо стол стар, очень стар.

«Да, – ответил он, – ты права, Барбара, стол стар и дряхл, и древоточцы сгрызают его».

Ну, что еще рассказывать, госпожа Белла? Молодая жена пришла в дом. Все шло нормальным чередом. Господин отдал молодой паре всю большую квартиру, себе оставил две задние комнаты, предназначенные для гостей. Только к трапезам выходил оттуда. Молодая жена сына относилась к господину с уважением. Молодой доктор, который еще не был доктором, учился в Берлинском университете, а Гертель хозяйничала в квартире, и всегда была в хорошем настроении. И тишина царила в доме, и не было криков и споров. А старый господин был сломлен духом. Старики капризны. Из-за каких-то мелочей впадают в ярость. Покойный господин легко заводился даже в добрые времена. На старости им овладели капризы. Вдруг стал богобоязненным, набожным. Начал посещать синагогу по субботам и всем еврейским праздникам, начал зажигать в своей комнате по пятницам свечи. Я готовила ему стол, вино и халы, а молодая жена сына – рыбу, отказавшись от своих желаний в его пользу. Свинина, которую она очень любила, больше не появлялась на кухне. Еврейские и христианские традиции уживались вместе, в полном согласии. В день великого еврейского поста молодой доктор вместе со старым отцом уходили на целый день в синагогу, а жена хлопотала по дому, готовила им достойный ужин после поста, а на рождество ставила большую елку в столовой, и молодой доктор помогал ей украшать ветки. Оба были счастливы и радовались, как дети, ах, ах! – Барбара качает головой и улыбается памяти тех дней.