Личные мотивы - Александра Маринина

Он демонстративно опустил голову и написал на компьютере несколько слов. Когда он снова посмотрел на Крамарева, лицо его выражало торжество, а глаза горели вдохновением.

– Ты знаешь, у меня стало получаться то, что не получалось много лет. Нет, кроме шуток, Максим, у меня действительно работа пошла. Я такое придумал! Знаешь, я от себя такого не ожидал, думал, со мной все кончено и ничего уже не будет. А оказалось, рано я себя похоронил, я еще могу творить!

– А не пить ты не можешь? – скептически осведомился Максим. – Слава, ну пойми же, не время сейчас. Ты так хорошо держался последнее время, и вот теперь эта баба… Простить себе не могу, что упустил тебя из виду и позволил втянуться в какой-то нелепый роман.

– Он не нелепый! – вспыхнул Гашин.

– Ну хорошо, а какой же? Какой, если в результате ты не можешь больше жить в моем доме и вынужден прятаться здесь? Тебе мало было одной Ольги? Какого черта ты вообще ввязался в знакомство с этой Валентиной? Чего тебе неймется? Тебе пятьдесят четыре года, пора бы уже успокоиться и не менять баб каждый месяц. Тоже мне, Казанова!

Гашин встал и сделал несколько шагов по просторной комнате, в которой почти не было мебели, только два кресла и диван, на котором он сидел с ноутбуком на коленях. Его глаза сияли, красивые губы изогнулись в готовности улыбнуться, и Максим невольно залюбовался его стройной легкой фигурой.

– Ты не понимаешь. Мне нужна острота, мне нужны сильные эмоции, я не выношу пресности и застоя, я не могу работать, когда все стабильно и предсказуемо. Мне надо, чтобы меня раздирало на части, чтобы я терял сон и покой. Только так у меня может что-то получиться. И у меня получается! Вот посмотришь, скоро обо мне заговорят. Плевать на Ольгу, плевать на Валентину, главное – это моя работа. Если мои женщины приносят ей пользу – значит, пусть они будут.

Максим устало опустился в кресло, вытянул ноги, закурил.

– Твои женщины приносят пользу твоей работе, но тебе самому они приносят только вред. Ты сам видишь, к чему это все привело. Тебе же не нравится сидеть тут взаперти, правда? Но ты вынужден, и это – результат твоих необдуманных действий.

– Это – результат твоей мнительности, – резко отпарировал Славомир Ильич. – У тебя паранойя, Максим, ты всюду видишь опасность, ты в каждом встречном подозреваешь врага. Я уверен, что, если ты отзовешь своих церберов и позволишь мне свободно выходить, ничего страшного не произойдет. Никто меня не схватит и не украдет. Кому я нужен?

– Знаешь, я бы объяснил тебе, кому ты нужен, только лень слова зря тратить. Будешь сидеть здесь, пока я не позволю тебе выйти.

– И когда можно ожидать этого светлого дня? – надменно спросил Гашин.

– Боюсь, что еще не скоро. Так что готовься к длительному затворничеству, – усмехнулся Крамарев. – Мне твоей самодеятельности больше не надо, она мне слишком дорого обходится. Сиди, твори, занимайся делом. И постарайся все-таки не пить.

– Да тебе-то какое дело, пью я или нет?

Гашин подошел к дивану и поднял с пола наполовину пустую бутылку виски, осмотрел ее пристально, словно видел в первый раз, потряс, поднеся к уху, потом сделал большой глоток прямо из горлышка и замер, прислушиваясь к ощущениям.

– Что тебе с моей трезвости? – продолжал он, ставя бутылку на пол. – Ты же совершенно перестал меня использовать, ты даже стариков Сорокиных сюда не привозишь, вы все решаете без меня, как будто меня нет, как будто я больше не участвую в деле. Ты мне ничего не рассказываешь, ничем не делишься, не советуешься, как было раньше. Да, я пью. А кому это мешает? Моей работе? Ничего подобного. Я сейчас работаю так, как не работал уже давно.

– А как прикажешь тебя использовать, если тебя нельзя отсюда выпускать? И Сорокиных я не могу сюда привезти ради твоей же безопасности, идиот!

Максим снова сорвался, хотя давал себе слово держаться из последних сил. И настроение у него из-за этого еще больше испортилось.

– Неужели ты своими тухлыми мозгами не можешь сообразить, что чем меньше народу знает, где ты находишься, тем спокойнее для тебя же самого!

– Не ори на меня, – спокойно произнес Гашин, делая очередной глоток из бутылки. – Что, ты уже и Сорокиным не доверяешь?

– Я никому не доверяю. Именно поэтому я достиг в жизни того, чего достиг. И я буду на тебя орать ровно столько, сколько ты своими выходками будешь ставить под угрозу мои достижения. Ты меня понял?

Гашин плюхнулся на диван, развалился на нем и миролюбиво улыбнулся:

– Вполне. Я понял, что ты – параноик. Но я от тебя завишу в материальном плане, поэтому буду покорно выполнять твои абсолютно придурочные требования. Я буду тихо сидеть в этой квартире, работать и пить. Кстати, у меня заканчиваются деньги, так что если ты не намерен в ближайшие дни снова меня навестить, то сделай соответствующие выводы.

Крамарев молча достал бумажник и положил на диван рядом с Гашиным несколько пятитысячных купюр. Не надо было связываться со Славомиром, ох, не надо было! Но ведь Максиму поначалу казалось, что он может быть очень полезным. А он такого наворотил… Польза от Гашина, конечно, какая-то была, но вреда оказалось куда больше. Он принес в их общее дело не движение к результату, а одни проблемы.

Ольга так глубоко задумалась, что едва не упустила кофе, который варила в джезве. Осадив пену несколькими каплями холодной воды, она разлила напиток в чашки, поставила на поднос вместе с сахарницей и молочником и отнесла в комнату, где ее терпеливо ждал симпатичный мужчина, назвавшийся Михаилом, частный детектив, который зачем-то разыскивает Славомира. Назвать имя заказчика, поручившего ему работу, Михаил отказался, и Ольга терялась в догадках: что все это может означать?

– Поймите, Михаил, – сказала она, – я ничего от вас не скрываю, я действительно понятия не имею, где может находиться Славомир Ильич. И положа руку на сердце, скажу: если бы у меня были лишние деньги, я бы сама заказала вам его поиски. Я не меньше вас заинтересована в том, чтобы его найти. Я хочу понять, что произошло. Я хочу с ним поговорить. То, что случилось между нами, нельзя назвать разрывом, ведь он продолжал мне звонить и проявлять определенное внимание. Но и полноценными отношениями это назвать нельзя. Это… этому даже названия нет.

Михаил смотрел на нее внимательно, его темные глаза были спокойными и ласковыми, и Ольга снова вспомнила взгляд Гашина, у которого были такие же темные глаза и который смотрел так же ласково и внимательно. И на нее, на Ольгу, и на ту женщину, с которой она однажды увидела его, когда ехала вдоль леса в сторону шоссе. Может быть, напрасно она тогда напридумывала бог знает что? Возможно, эта женщина была просто знакомой, или коллегой по работе, или даже родственницей. А ведь она даже не знает, есть ли у Славомира родственники. И номера его мобильного телефона она не знает: когда Славомир ей звонил, на дисплее высвечивались слова «номер закрыт». Да, так сложилось с самого начала, Ольга дала ему свой телефон, а он ей – нет. Она практически ничего не знает о своем любовнике, и как ни неловко, но придется признаться в этом симпатичному темноглазому Михаилу.

– Он совсем о себе не рассказывал, все больше меня расспрашивал и очень внимательно слушал. Да, я знаю, какой кофе он любит, какое кино ему нравится, я знаю, как он принимает душ, но о том, как он жил, где, с кем, кто его родители, какие у него были жены, если они были, есть ли у него дети – ничего этого я не знаю.

– Почему же вы не спросили?

– Не знаю, – Ольга смущенно улыбнулась. – Вернее, знаю, конечно. По двум причинам. Во-первых, я стеснялась.

– Стеснялись? – удивился Михаил. – Чего?

– Видите ли, когда вам изначально говорят, что вы имеете дело с засекреченным ученым, то хороший тон не позволяет проявлять излишнее любопытство. Верно?

– Ну… в общем-то, да, – согласился частный детектив.

– Кроме того, у меня довольно большой опыт неудач в общении с мужчинами, и я точно знаю, что они не любят расспросов о своей семье, о женах и детях. Как только женщина интересуется, женат ли ее кавалер, у кавалера моментально возникают опасения, что у нее созрели матримониальные планы. Я на этом много раз спотыкалась, так что теперь таких ошибок не повторяю. Если мужчина мне нравится – то нравится, и не имеет никакого значения, какая у него на самом деле семья.

– Хорошо, а вторая причина?

– Вторая тоже более чем банальна. Славомир так живо, так искренне интересовался мной самой, моей жизнью, моими переживаниями, моими детскими воспоминаниями, что я не могла устоять перед соблазном рассказывать о себе. Знаете, Михаил, чужой интерес к твоей личности сродни наркотику: раз попробовав, уже невозможно остановиться, хочется испытать это еще и еще. Вот я задумалась над вашими вопросами, стала вспоминать все, что знаю о Славомире, и внезапно поняла, что, когда мы встречались, он совсем мало говорил, он только спрашивал и слушал, а я трещала без умолку. Вот так и получилось, что я не знаю о нем ничего, а он обо мне – все. Он удивительно хорошо слушал.