Собрание сочинений. Т. 4. Дерзание.Роман. Чистые реки. Очерки - Антонина Коптяева

— Писал… Мо… — с усилием сказала Наташа. — Плохо. Нету! Гава боли…

Глаза ее лихорадочно блестели, разговаривая, она прижимала к груди руку с растопыренными, непослушными пальцами, как будто хотела помочь себе лучше выразить то, что ее волновало.

Логунов слушал и болезненно морщился: очень изменилась Наташа к худшему после того, как уехала с прииска!

«Вдруг окажется раковая опухоль?» — думал Логунов, искоса наблюдая за Аржановым, который, взяв больную за руку, внимательно слушал пульс.

До сих пор не может Платон равнодушно относиться к Аржанову: стоит всю жизнь перед ним, словно мощная плотина на пути потока. Бьется вода, бурлит, а ничего не поделать — обходит сторонкой.

Не получилась личная жизнь у Логунова. Сделал попытку после войны, но жена, прожив с ним шесть лет, не одарив его ни сыном, ни дочкой, ушла к другу детства. Исчезла, не оставив следа, точно облако пронеслось по небу.

— Пла-чит. Скоро… Надо скоро! — с мучительным усилием сказала Наташа.

Иван Иванович кивнул понимающе.

— Что она? — тихонько спросил Платон подошедшую Софью Шефер.

Он очень обрадовался встрече с нею, но не успел поговорить по душам: им сразу завладела встревоженная Наташа.

— Просит поскорее оперировать, из-за детей расстраивается. Сознание у нее не нарушено, и она все понимает, а речь пострадала. Левая височно-теменная область. — Софья потрогала смуглыми пальцами свой висок. — Большая внутримозговая опухоль. Отсюда частичный паралич в руке и ноге справа.

— Не злокачественная ли это опухоль? — чуть слышно спросил Логунов.

Подвижное лицо Софьи передернулось хмуро озабоченной гримасой.

— К сожалению, не исключено и такое: уж очень быстро нарастают болезненные явления.

Наташа лежит на операционном столе, окутанная простынями, длинная и тоненькая, с наголо обритой головой. Как будто не женщина, мать двух детей, а юноша перед хирургами. Только густые прямые ресницы да слабо мерцающие синие глаза остались от прежней Наташи.

Софья Шефер была права, говоря о сохранности Наташиного сознания; Наташа действительно все сознавала. Подготовка к операции, анализы, осмотры переживались ею как неприятный, но необходимый этап, а неизбежность самой операции угнетала. Поэтому и хотелось, чтобы ее сделали поскорее, тем более что чувствовала она себя с каждым днем хуже. Как будто кто-то другой с нелепым упрямством произносил за нее изуродованные слова. Накануне Софья Шефер попросила ее написать письмецо мужу. Наташа взялась охотно, хотя и понимала, что это очередное испытание. Ей дали карандаш и большой блокнот с твердой коркой, удобный для писания лежа. И вот опять кто-то другой начал выводить рукой Наташи огромные кривые буквы и слова с выпадающими и совсем выпавшими буквами, похожие на обмолоченные колосья. Одно лишь обращение «Дорогой Ваня» заняло почти полстраницы, да еще надо было догадываться, что тут написано! Обливаясь потом от слабости и волнения, Наташа вывела еще одну такую же несуразную строку, долго смотрела и сказала горестно:

— Как я плохо стала писать!

Сказала и, пожалев о том, что опять произнесла что-то невнятное, отвернулась к стене, прямо лицом в подушку.

Приходили с передачей Елена Денисовна и Наташка, прибегала Варя, заглянула Лариса Фирсова. Наташа на всех смотрела отчужденно: ведь им не понять того гнетущего ощущения своей неполноценности, которое испытывала она! Даже появление Логунова не вывело ее из этого состояния, а, наоборот, еще более расстроило. Ваня не прилетел — значит, ему очень нездоровится. А как дети? Может быть, и они болеют. Ведь ей не скажут сейчас, если там что-нибудь случилось. Скорее бы домой! Теперь все у Наташи сосредоточилось на Иване Ивановиче. Ведь это он должен вылечить ее! И она написала на имя хирурга Аржанова: «Обязательно операцию. На все согласна». Записка эта еле уместилась на двух страницах: несколько рядов сплошного кривого частокола из букв почти в палец длиною. Подписавшись «Н», Наташа вдруг забыла свою фамилию и с минуту, морща вспотевший лоб, сосредоточенно смотрела на записку. «Ваня, Ваня», — шептала она про себя. А дальше? У нее закружилась голова. Боясь повернуться от сразу возникшей резкой тошноты, она закрыла лицо руками. Только мысль об операции привела ее в себя. Ваня Коробов! Как можно это забыть! Значит, «Н. Коробова».

Когда Наташа ложилась на стол, ее бил холодный озноб. Во рту пересохло, в ушах поднялся звон, заглушивший даже головную боль.

— Не бойся, дружочек! — сказала Софья Вениаминовна, которой поручили следить за общим состоянием больной.

Вид этой женщины напомнил Наташе о днях в Сталинграде. Страшные были дни! Отчего же сейчас страшно? Ведь ее не собирались убивать?

— Нет… Я ножка, множка…

— Понимаю. Ты просто волнуешься немножко. Но ты доверяешь нам?

— Да. — Наташа заставила себя превозмочь страх и даже улыбнулась посиневшими губами. — Напи-ши-те Ване, как я вела. Буду хорошо.

— Непременно напишу ему, — пообещала Софья.

Операция началась.

Вся словно скованная, Наташа смотрела перед собой в палатку, образованную над ее лицом краем накинутой простыни, прислушиваясь к шагам хирургов, их голосам, остро ощущала, когда ей делали первые уколы для обезболивания.

— Как ты чувствуешь себя, Наташа? — спросил Иван Иванович.

Он обращался к ней, будто к маленькой девочке, и ей показалось, что она в самом деле маленькая. Такая беспомощная, такая слабая. Захотелось плакать.

— Ты слышишь меня, Наташа? — переспросил он, помедлив, уже со скальпелем в руке.

Она вспомнила свое обещание, данное Коробову через Софью Шефер, представила мужа с крошечными детьми на руках. Она все готова перенести, только бы снова увидеть их!

— Да, да! — отозвалась она громко и сразу ощутила прикосновение чего-то тупого к бритой коже головы.

— Приподнимите стол! — опять прозвучал такой знакомый ей голос хирурга — теперь уже профессора Аржанова.

Стол покачнулся, и она почувствовала тошноту.

И слышно и чувствительно сверлили череп. Застонала ли она от боли или Иван Иванович догадался сам, что ей плохо.

— Сейчас сделаем, чтобы не было больно. Это я коснулся оболочки. Вот и все, дорогая.

Затем снова возникли тошнота и головокружение, стол заходил, как плотик на волнах, и начал проваливаться, а вместе с ним и Наташа стремительно погрузилась в какую-то черную глубину.

— Я ничего не мог сделать: сразу начался отек мозга, давление и пульс перестали определяться. Пришлось зашивать операционную рану и прибегнуть к переливанию крови, чтобы не потерять больную на столе, — рассказывал Варе подавленный неудачей Иван Иванович у себя в кабинете.

«Не смог помочь Наташе! Зачем же тогда брался?! — горестно думала Варя, избегая глядеть на мужа, чтобы не рассердиться и не наговорить ему бог знает чего. — Хирургия — высокое искусство, и хирург должен быть в настроении. А разве не выбила его из колеи потеря в эти дни двух больных на тех ужасных операциях, а то, что теперь комиссия расследует его работу? Ушел от своего дела, таким трудом завоеванного, и вот: ни то, ни другое! И Ваня Коробов тоже хорош, ведь я предупреждала его!»

— Теперь ты понимаешь? — все-таки вырвалось у нее с укором. — Ты знаешь, какие ходят разговоры… Говорят, что здесь есть хирург, но нет клиники. — Голос ее задрожал от тяжелого волнения, когда она произносила эти жестокие слова: ведь она видела, что недавно горевшее пятнами лицо Ивана Ивановича теперь могло поспорить белизной с его халатом.

— Ты сама-то понимаешь, что ты делаешь? — тихо спросил он.

Вид и тон профессора остановили бы любого человека, дорожившего его расположением.

— Не сердись! — будто спохватись, ласково попросила Варя, и, подойдя к нему, взяла его большую руку своими маленькими горячими руками. Глаза ее с мольбой и любовью искали его взгляда. — Ты пойми, как мне дорого все, что связано с тобой! Ведь я тоже твое создание: сколько доброй души ты вложил в мою жизнь! И я не мыслю себя в отрыве от того, чем ты занимаешься, чем ты дышишь. Разве я могу равнодушно принимать твои неудачи? И можно ли меня обвинять за это?

Такая нежность звучала в голосе Вари, что Иван Иванович поддался ее обаянию, понурился, прижал к щеке ее узкую ладонь. Сомнение в правильности избранного им пути возникло и у него.

Ведь скольких трудностей можно было избежать, не возьмись он за сердечную хирургию! И не угнетал бы тяжкий душевный груз. Кто знает, может быть, непрерывное волнение последних дней тоже сыграло какую-то роль в неудачной операции! Хотя нет, в момент операции он был собран и уверен в себе. А что касается спокойствия, то Варины разговорчики насчет Наташи выбили его из колеи сильнее, чем комиссия, назначенная министерством.