Что другие думают во мне - Йоав Блум

Бони улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой:

– Потому что самое главное в жизни – это хронометраж. И мне очень хотелось посмотреть, как вы будете поливать меня грязью, а потом падать передо мной на колени и умолять о прощении. Что может быть лучше, чем дать кому-то ложную надежду, а потом ее забрать?

– Назови мне хоть одну причину не пустить тебе пулю в лоб прямо сейчас? – вспылил я.

– Назову даже две, – сказал Бони, посмотрев мне прямо в глаза. – Во-первых, ты не хочешь. Я тоже, кстати, не хочу, есть специальные люди, которые делают это легко и естественно. Во-вторых, примерно через полминуты твой пистолет будет у меня в руке.

Я направил пистолет ему прямо в лицо. Мне, наверное, следовало его пощадить, пощадить влюбленного юношу, который превратил себя в чудовище, пощадить человека, чьими благими намерениями вымощена дорога в ад. Мне следовало бы его бояться, бояться его улыбки, теперь кажущейся мне жестокой и злобной, бояться его уверенности и смирения, с которым он сидел перед нами, рассчитывая на какую-то силу, которая его спасет. Но я чувствовал гнев. Нетерпеливый гнев, желание ломать и крушить. Желание играть мышцами, быть частью огромной и непобедимой армии, быть сильным и властным, больше, чем…

И тут меня осенило.

Улыбка Бони стала еще шире.

– О, первый понял, – сказал он.

– О чем он говорит? – спросила Мерав.

– Они вошли, – выпалил я, – вы же чувствуете? Они приближаются.

– Очень хорошо, – сказал Бони, медленно вставая на ноги. – Моя встреча с Шапиро должна была состояться в девять тридцать. Даниэла должна была вывести его к ним в десять. Но вот чего Даниэла не знала: мы заранее договорились, что, если этого не произойдет до определенного времени, они идут на штурм. Понимаешь ли, любовь моя, я тебе уже давно не доверяю.

Мы все уставились друг на друга. Не было нужды смотреть в окно. Мы чувствовали нарастающее жужжание.

– Я этого не вынесу, – произнес Даниэль тихим голосом, – я умру. Мы все тут умрем.

Краем глаза я заметил, как Даниэла напряглась. Ее кулаки сжались. Надо увести всех отсюда, понял я.

Я почувствовал, как пистолет трясется в моей руке.

– Отведи всех вниз! – крикнул я Мерав. – Немедленно! Всех вниз!

– Куда вниз?! – прокричал Михаэль.

– Немедленно!!! – завопил я.

Мерав бросилась бежать.

– Все за мной! – закричала она, и все побежали за ней.

Бони прыгнул ко мне и попытался выхватить пистолет.

– Нет! – крикнул я.

Мы начали бороться. Он был сильный, двигался быстро, резко и все время улыбался, все время, во все свои тридцать два зуба. Краем глаза я заметил, что Мерав, Михаэль, Даниэль, Михаль, Аарон выходят один за другим… А где Даниэла?

Даниэла налетела на Бони сзади, пытаясь помешать ему отнять у меня пистолет. Жужжание в голове усиливалось, но оставалось пока что лишь смутным шумом. Они вот-вот приблизятся, и я отключусь – совсем, окончательно. Мне надо сосредоточиться, остаться в сознании, быть ведущим, а не ведомым, ведущим, а не ведомым. Бони скинул с себя Даниэлу, а затем оглушил меня ударом по голове, сильно, кулаком. Жужжание становилось все громче. У меня подкосились колени.

Пистолет выскользнул у из рук и оказался на полу. Я протянул было руку, но Бони легонько оттолкнул меня ногой, нагнулся и поднял пистолет.

– АААААА! – услышал я вопль Даниэлы.

Она снова накинулась на него, ее трясло от напряжения, она отчаянно пыталась не отключиться. Он выстрелил в нее, она отлетела назад и упала на спину, обмякнув всем телом.

Краем глаза я увидел тоненький ручеек крови. Даниэла, растерянная, смотрела на меня, тяжело дыша.

– Подумать только, я тебя когда-то любил, – процедил Бони.

29

– В некотором роде я твой должник, – сказал мне Бони. Он ходил по комнате, а я стоял на коленях, с трудом опираясь на руки, пытаясь не раствориться окончательно в усиливающемся жужжании. – Спасибо, что расколол меня, а то пришлось бы еще несколько минут притворяться, терпеть вас. – Он сел на корточки рядом со мной, непринужденно держа в руке пистолет, вытащил из кармана маленький флажок, который когда-то торчал из карты на месте восьмой лунки, и начал крутить его между пальцами. – Узнаешь? – спросил он, а потом положил его мне на голову, как будто помечая как свою собственность.

Флажок соскользнул вниз, а Бони встал надо мной.

– Сборище жалких нытиков. Жалуетесь, что весь остальной мир проникает в вас, хотя все ровно наоборот, это вы ковыряетесь в наших душах. Вечно скулите: «Кто я, что я, кто я, что я?» Только и делаете, что загоняетесь. Думаете, все остальные знают, кто они? А ты, между нами говоря, хуже всех. Я много слышал про тебя, и про блокнот, и про самокопание. Хочешь, расскажу тебе, кто ты? За секунду до того, как ты отрубишься?

Я не мог даже головы поднять. Чувства во мне уже переливались через край. Людей было слишком много, я уже сейчас это понимал, в разы больше, чем на той вечеринке, где меня оставила Даниэла. Но они находились еще далеко. Я чувствовал упорство и желание выслужиться перед кем-то неизвестным, чувствовал подавляемый гнев и нетерпение, желание поскорее все это закончить, что бы это ни было, желание вернуться куда-то, сотни ощущений и версий дома. Я чувствовал необходимость быть тут и желание быть в другом месте одновременно. Но я не мог реагировать ни на одно из этих чувств, мое тело меня уже не слушалось.

– Так вот что я тебе скажу, – послышался голос Бони, – ты пустое место. Ноль. Я не критикую, если что. Мы все – пустое место. Мы все – ноль. Человек – это луковица: если счистить шелуху, ничего не останется.

– Есть… – попытался я сказать, – зерно… которое нужно…

Бони прервал меня:

– Зерно? Ну так давай, покажи мне его. Пусть оно поставит тебя на ноги. Пусть поможет хотя бы закончить предложение. Где же оно, твое зерно? Да просто нет его. Есть шелуха, много шелухи. А мой наркотик, он как сыворотка правды – снимает с людей шелуху, раскрывает их.

– Он… меняет… их…

– Согласимся не соглашаться, ладно? – подытожил он.

Скука, в приближающейся группе много скуки. Скука, которая появилась после долгих и долгих часов, когда делаешь то, чего делать не хочешь, против чего бунтует твое естество. Гнев и апатия смешиваются, и ты просто безразлично наблюдаешь за всем, что происходит с тобой, будто со стороны, будто тебе до этого и дела нет. Я чувствовал, как во множестве воображаемых комнат за закрытыми дверями прячется сознание людей,