Рейтар - Андрей Круз

– Если его живым поймать?

– Именно так. Это как меня живым. Но речь пока не об этом, а о том, что Гербер здесь сорит деньгами и дает невероятные взятки. Похоже, что Орбель Второй всерьез испугался того, что Улле с ним окончательно в делах разойдется, и тогда… тогда много что он теряет, очень много. И бросил он на стол сейчас все, что у него есть, раз сам Гербер приехал.

– Так что сделать мы должны? – спросил Голодный.

– Пока получается так, что должны мы дождаться десятка из взвода Дария, который скоро прибудет. – Арио загнул палец. – Хорошо, что я их тоже сюда вызвал, как чувствовал, что понадобятся.

Ну вот, теперь сразу можно сказать, что опять мы какую-то великую подлость учиним, иначе зачем здесь взвод валашских перебежчиков, таких, которым терять нечего и на которых пробы ставить негде?

– Арвин, ты ведь подрывника своего взял?

– Взял, здесь он.

– Очень хорошо, – удовлетворенно кивнул Арио, снова оторвав дольку от апельсина. – И с Дарием еще один будет… Так… – Он постучал ладонью по столу.

Похоже было, что Арио составляет план на ходу, импровизирует. Думаю, что нечто изменилось с появлением высокосвященного Берга, что-то пошло совсем не так, как Круглый планировал.

– В общем, на подготовку у нас неделя, Дарий со своими появится дня через четыре, а то и пять. – Круглый откинулся на стену, посмотрел в потолок, проглотил еще дольку апельсина. – Придется самим начинать, а потом уже они… так… значит, у нас пока две группы… Все, слушаем все меня. – Он даже вперед подался. Похоже, что новый план у него есть. – Нам надо сделать две вещи: не дать валашцам деньгами сорить и дать людям новую тему для разговоров вместо обсуждения высокосвященного.

– Сами сорить будем? – хмыкнул Голодный.

– Нам сорить без надобности, до нас близко, и до Дикого Барона тоже, так что если неразумные увидят, что валашцам в городе хозяйничать не дали, – они сами нужные выводы сделают, – ответил Круглый. – И нам надо показать, что все разговоры про высокосвященного Берга – происки врагов, коварная ложь и все такое прочее. И что враги готовы на все, чтобы не дать честному священнослужителю вознести свой голос. С этим, надеюсь, все понятно?

– Куда уж понятый, – усмехнулся Злой. – Тем и живем.

7

Тихо на постоялом дворе, даже кони в конюшне спят. Кто-то в комнате похрапывает, Барат во сне говорить пытается, но тихо, не мешает никому. У окошка, пристроившись чуть сбоку, сидит Риф Белый, держа на коленях карабин, – часовой. Пусть мы здесь как купеческая охрана, но это не значит, что все в это поверят. Или не окажется так, что кому-то правда известна. Поэтому пост у нас до утра, по два часа смены.

А мне никак не спится, мысли одолели.

Вроде и война уже идет, а я от нее далеко. Понимаю, что так надо, что прав Круглый в главном – удастся нам до главного шпиона Орбеля добраться, получится не дать ему голоса в Совете покупать, получится отмыть от слухов пусть продажного, но нужного священника – это Орбелю Второму куда больше ущерба нанесет, чем если бы мы всем взводом в атаку неслись, стреляя и шашками размахивая. Но все равно – нет для моей мести здесь крови врага. Тогда, в Речном форте, я чувствовал себя так, как и должен – передо мной валашские мундиры, я вижу врага, я именно за этим шел наниматься в армию Дикого Барона, а не вот так, как сейчас.

Я вот Нигана укоряю, а сам ведь в глубине души с ним согласен, пожалуй. Где та грань, за которую даже ради мести заходить нельзя? Можно ли кровь родную разменивать на кровь невинную, пусть даже во имя большего блага? И насколько Вайм Рисский все же благо для этих земель и этих народов?

Да, прав был Злой, говоря о том, что не должны здешние земли быть разрозненными, не должны воевать друг с другом люди, на одном языке говорящие. Который век уже здесь режутся с остервенением, и гибель мира, случившаяся в Темные Времена, так ничему и не обучила. Но под чьей рукой эти земли должны объединиться? И сколько сам новый князь еще перережет?

Я в Вайме чую душу упырью, злобную, жадную до крови и страданий людских. Прав ли я, воюя на его стороне и вымащивая ему тропу к власти? Бесконечной власти, если получится столкнуть Орбеля и все земли под руку Вайма подвести. И ведь на самом деле не ради Большого Блага я стараюсь, а все же для себя, для семьи своей убитой.

И нужно ли это моим, ждущим меня на берегу Реки Времен? Клятву кровной мести я сам принял, а может, им нужен просто я? Вот если я сейчас бы взял да и прыгнул с этой колокольни – встретились бы мы там, у реки среди полей?

Нет, не думаю я так. Клятвы, данные на крови, должны исполняться. Не будет мне пути в свет, не будет мне желанной встречи, если я о клятве забуду, вольно ли принятой или невольно. Не может быть света для клятвопреступника. Как решил, так и должен идти. Только… только не должен переступить тот рубеж, который отделяет человека мстящего от бешеного пса, готового рвать каждого, кто встал на пути.

Кто страшный идет к моей семье? Кто к ним идет? Как его встретить, как остановить? Не я ли сам в зверя лютого превращаюсь?

Нет, не спится. Встал с койки, оделся, подпоясался ремнем с револьвером.

– Пойду подышу, – сказал Рифу.

Тот только кивнул, понял, мол.

Сначала думал просто во дворе постоять, да обнаружил, что там и места нет толком, все возами заставлено, и люди везде спят. Будешь тут топтаться, так кто-то нехорошее подумает, решит, что возле чужого добра отираешься. Не надо мне такого.

Через сторожку пропустили меня без вопросов. Сторож сидел тот же, что и днем, и похоже, что он просто меня запомнил. Кивнул и отпер засов, не сходя со своего места.

На улице было совсем темно, даже фонари, в этом месте редкие, ничего почти и не освещали. А вот в трактире напротив свет был и даже голоса оттуда доносились. Ну да, те, кто на базарах торгует, встают рано. И базар чуть не с рассветом открывается, и еще товар надо привезти да разложить, так что хочешь или не хочешь, а просыпайся. Для таких, скорее всего, трактир и открыт, сидят там, кофе или чай пьют. И свежей сдобой пахнет – пекари так и вовсе раньше всех встают, а многие вовсе в ночь на работу выходят. Свежий хлеб с утра лучше всего продается.

Зашел, толкнув дверь, – точно, угадал. Столы примерно на половине зала накрыты, сонный буфетчик – не тот, что меня вчера провожал, а другой, молодой совсем, – и сонный же подавальщик по залу сновали, расставляя чайники, кофейники и корзинки с булками. И народ в зале все больше солидный и степенный. Те, что похмельем маются, еще не проснулись, не их сейчас время. Разговор везде негромкий слышен, в дальнем углу посмеиваются над какой-то историей.

Я за ближний столик присел, попросил чаю и рогалики с маком, какие больно уж хорошо выглядели. Ждать совсем недолго пришлось, подавальщик, лет пятнадцати, белобрысый и конопатый, подлетел чертом, расставил все в момент, взяв плату и медную денежку чаевых, которую с довольным видом закинул в отдельный карман своего белого передника.